Сергей Решетов - Гильотина для Фани. Невероятная история жизни и смерти Фани Каплан

Отрешённо, не замечая ничего вокруг, они пошли через весь зал к выходу. Фани так и шла босиком под одобрительные улыбки мужчин и завистливые взгляды женской половины зала. Оркестр грянул марш «Прощание славянки». Фани шла босиком и не чувствовала под собой ни земли, ни морской гальки, ни острых иголок пахучих крымских сосен. Она вдруг поняла, что ещё жива – горят лицо и ладони, а давно забытое тепло разливается по всему телу, обжигает, поднимается выше к горлу и вискам, где жадно пульсирует и бешено бьётся кровь.

Виновником этого события, думается, следует считать кларнет, который, как некогда дудочка одного мифического персонажа, помог нашим героям найти друг друга в потёмках и кривых переулках их непростой перевёрнутой жизни.

Дмитрий Ильич занимал скромный, двухэтажный, ничем не примечательный особняк недалеко от пляжа. Он очень бы удивился, узнав, что через десяток лет сюда будут водить толпы туристов и показывать им мемориальную табличку, которая гласила: «Здесь с 1916 по 1920 год жил и работал Дмитрий Ильич Ульянов, старый большевик, соратник и родной брат Владимира Ильича Ленина». Но пока туристов и таблички на доме не было, и они с Фани, не включая света, поднялись на второй этаж.

То, что происходило этой ночью в спальне доктора Ульянова мы описать не берёмся, поскольку не присутствовали при этом, и надеемся исключительно на фантазию нашего читателя. Потом, правда, много поговаривали о коротком замыкании в эту ночь на электрической подстанции города Евпатории, а некая уборщица рассказала, как прямо на её глазах замигала и перегорела одинокая лампочка в доме политкаторжанина.

В ресторане «Лидо» тоже на короткое время погас свет и даже погас знаменитый древний маяк на берегу Каламитс-кого залива. А кроме этого, вдруг разом закончилась вода во всех колонках города.

Естественно, это дело взяли на контроль в городском комитете и крымском ЧК. Единственное, что стало известно достоверно от вдовы штабс-капитана Попова, дом которой стоит прямо на берегу, это то, что далеко за полночь счастливая парочка плескалась прямо под её окнами «в чём мать родила».

Они выпивали, занимались любовью и резвились, как малые дети, прямо под её окнами. Вдова, конечно, не рассказала, какая зависть, а точнее ненависть переполняла её, одинокую, добропорядочную женщину. А дело было так. Вдова долго стояла у окна и с ненавистью смотрела на утехи влюблённой парочки: «Опять этот Ульянов резвится с очередной каторжанкой!», – злобно сказала она своему попугаю, который надолго пережил своего хозяина. Вдова Попова так громко захлопнула окно, что чуть не вылетели стёкла. «Пусть слышат», – злобно просипела она попугаю, как будто он был в чём-то виноват.

Потом с ненавистью разобрала кровать, взбила перины и поместила на них своё дебелое, истосковавшееся по мужской ласке тело. «Стар-р-рая блядь! Стар-р-рая блядь!!», – голосом штабс-капитана пожелал ей спокойной ночи пернатый матершинник из клетки. «У-у-у, гад!!! – взревела вдова и метнула в него свой тапок, – такая же сволочь, как и твой хозяин!». Погасила торшер, зарылась лицом в огромные подушки и подушечки и горько заплакала. Штабс-капитана вдова любила до сих пор. И очень сильно.

Утром следующего дня по городу пошли слухи самого невероятного свойства. Поговаривали даже о нечистой силе, которая появилась в городе. Говорили также, что смотритель маяка видел турецких террористов, которые, будто бы, приплыли на немецкой подводной лодке и взорвали эту самую подстанцию.

Безымянная уборщица утверждала, что своими глазами видела, как взорвалась единственная лампочка в ведомстве доктора Ульянова, и чуть не сотворила там целый пожар. Да ещё вдова штабс-капитана Попова подлила свою порцию сладкого масла в огонь сплетен и домыслов.

В очередях на рынках и в магазинах она клятвенно заверяла сограждан в том, что видела голого доктора Ульянова своими глазами у себя под окном, когда он занимался любовью с очередной новой каторжанкой. Так же она готова была поклясться на чём угодно, что видела у доктора на нужном месте хвост, правда небольшой. «А шерстью он покрыт от самого горла до пяток, как обезьяна, поэтому и носит свой царский мундир «под горло», чтобы её видно не было».

Одним словом, городок бурлил, слухи множились один невероятнее другого, и передавались из уст в уста. Так закончилась первая ночь любви Дмитрия Ульянова и Фани Каплан.

Между тем, сухая статистика утверждает, что короткие замыкания на евпаторийской электрической подстанции происходят регулярно – один раз в два года, а перебои с пресной водой здесь случаются ещё со времён первого крымского хана. Так что бурные любовные страсти, которые бушевали этой ночью в спальне Дмитрия Ильича Ульянова, скорее всего, к вышеизложенным мистическим событиям никакого отношения не имели.

А евпаторийский пляж жил своей жизнью. Агитаторы новой жизни развернули транспарант: «Долой стыд!» и активно советовали бывшим узникам царизма скинуть с себя не только проклятые оковы, но и одежду. При этом предтечи будущих нудистов лихо демонстрировали это на собственном примере и сверкали всеми не успевшими загореть голыми местами, которые, нужно сказать, производили на присутствующих весьма жалкое впечатление.

Ветерок разносил по пляжу соблазнительный запах свежих чебуреков и шашлыков, «Массандра» и шампанское из царских подвалов лилось рекой, день начинался весело и правильно. Штатный аккордеонист Аркадий наяривал своё попурри – дикий музыкальный винегрет из народных песен, фрагментов популярных опер, скабрезных частушек и салонных романсов из репертуара Вертинского.

Крымское солнце жгло нещадно, и к обеду публика пребывала уже в сильно приподнятом настроении. Именно в это «удачное» время и появились на пляже Дмитрий Ильич и Фани. Пройти на пляж инкогнито им, конечно, не удалось. Они попали не только под объектив камеры Абраши, но и под любопытные взгляды обитателей всего пляжа.

Всё-таки старания вдовы штабс-капитана Попова не пропали даром и, похоже, «сарафанное радио» Евпатории сработало на полную мощь. В голубом, свободном платье, в тёмных очках, будто не касаясь земли, лёгкой походкой шла счастливая Фани рядом с Дмитрием Ильичём, появление которого в яркой, свободной рубахе кроя «апаш», заморских сандалетах на босу ногу и парусиновых матросских бриджах вызвали аплодисменты всей честной компании.

Даже Абросимов отвернулся от своего мольберта и поднял большой палец вверх. Фани и Дмитрий театрально раскланялись, будто актёры после удачной премьеры. Фани заворожено смотрела, как работает Сергей – первый раз в жизни на её глазах рождалась картина. На полотне, как в волшебной сказке, возникало ярко-бирюзовое море, одинокая рыбацкая шаланда, сквозь парус которой был виден кровавый диск солнца. «Словно из него сейчас пойдёт кровь», – подумала Фани. Она хотела спросить художника, почему в лодке никого нет, но постеснялась. Абросимов отошёл на несколько шагов, прищурился, удовлетворённо кивнул головой, будто соглашаясь с кем-то внутри себя, резко подошёл к мольберту и надписал картину: «ПРЕДЧУВСТВИЕ» Евпатория, 1918 год. С. Абросимов», и тоже получил свою порцию аплодисментов. «Серёжа, вы гений», – Екатерина поднялась, подошла к Абросимову и одарила его долгим и совсем не товарищеским поцелуем. Фани захлопала и рассмеялась – она искренне желала счастья своей подруге. «Сегодня я угощаю», – смущённо проговорил польщённый художник и подарил Екатерине многообещающий взгляд. Вот так безоблачно и счастливо текла жизнь Фани Каплан в солнечной Евпатории.