Станислав Гагарин - Память крови

Недавно прошел дождь. Сырой хворост разгорался плохо, костры едва тлели, дым низко полз над землею, спускался по пологому берегу к реке, уходил в камыши и растворялся в холодном воздухе ночи.

Иван почуял: коченеют ноги, и осторожно, чтоб не плеснула вода, переступил, с трудом выбираясь из илистого дна. Сильнее потянуло дымом от половецких костров, примешались запахи мяса, сыромятной кожи. Иван проглотил слюну, шепотом выругался. Ему захотелось есть, и голод заставил забыть о замерзших ногах.

Камыши стеной поднимались у самого берега Хопра, где передовой отряд половецкого хана Барчака встал ночевкой. Дружина Евпатия Коловрата, воеводы князя Рязанского, укрылась в зарослях ольховника на другом берегу реки. Едва стало смеркаться, воевода призвал к себе сотника Ивана, велел с темнотой подобраться к половецкому стану, выждать время и угнать лошадей.

— Пойдут с тобой два ратника, — сказал Коловрат. — Они поддержат, коли что.

— Один управлюсь. Лишние люди — только помеха.

И вот стоит среди камышей по горло в воде половину ночи, а на том берегу поганые никак не угомонятся. Время от времени поднимает Иван голову к небу и смотрит, как Лось [1] Лось — Большая Медведица. Стожары — созвездие Плеяды. По их расположению на небосводе в древности определяли время ночью. встал, и высоко ли поднялись Стожары. Лось хвостом в зарю еще не повернулся, до утра время есть, а вот заполночь перевалило, это точно. В деревнях уж первый спень [2] Спень — старинное выражение для обозначения промежутков ночи, точнее — ночного сна. «Первый, второй и третий спень, а четвертого не бывает…» прошел, по разу петухи прокричали, а здесь какие петухи… Только ждать Ивану дольше нельзя, надо к берегу продвигаться, пока не застыл вовсе, да ближе к утру и лошади беспокойнее, ладить с ними труднее.

Иван вытащил с усилием ногу, ил совсем засосал, потом другую потянул, медленно стал приближаться к берегу, осторожно раздвигая под водой камышовые стебли.

Неожиданно пальцы ткнулись в корягу. Он обхватил ствол руками, подтянулся и лег на корягу грудью. Дым щекотал сотнику ноздри, он едва сдержался, чтобы не чихнуть, когда выбирался на берег. Крался потаенно, сторожко прислушиваясь к пасущимся на лугу половецким лошадям.

Тело, застывшее в воде, слушалось плохо. Но мало-помалу кровь заиграла в жилах. Иван подбирался все ближе. Он припадал к земле, замирал, когда до него доносились шорохи у костров, переклик дозорных.

Вот и кони. Стоят спокойно. Притих, затаился и рязанский сотник, пусть пообвыкнут, освоятся лошади с присутствием человека. Обождав малость, Иван снял осторожно шапку, вынул краюху хлеба, густо обсыпанную красноватой солью…

Ясно горели звезды в небе. Было еще темно. Только Лось норовил хвостом в зарю повернуться. Еще немного — и посветлеет небо…

Привстал Иван, поднял хлебную краюху над головой, начал подбираться к жеребцу, отодвинувшемуся от табуна в сторону, шагов на двадцать. Жеребец пофыркал-пофыркал, ударил копытом и мягкими губами бережно принял хлеб.

Мигом взлетел Иван на коня. И торжествующий клич разнесся над уснувшей рекой, под безучастными звездами, дошел он и до русских ратников, что ждали сигнала выше и ниже по реке от половецкого становища.

Ринулся жеребец в поле, увлекая за собой коней. Уклещившись, сидел Иван на лошадиной спине, ухватив коня за гриву и сжимая упругие бока его босыми ногами.

Ночь раскололась от криков, свиста стрел и топота коней. Позади остались костры и шатры половцев, впереди была вольная степь.

Все дальше и дальше уходили кони. И стало Ивану казаться — будто крылья у половецкого жеребца. Конь уже в воздухе и летит к звездам. Голова у Ивана закружилась, потерял он опору, повалился наземь.

…Когда во вчерашнем вечеру сотник Иван по крепкой лестнице поднялся в верхнюю половину просторного овина, по самую крышу забитую духовитой мостью [3] Мость — старое рязанское слово, равнозначное слову «сено». Отсюда глагол «примоститься». , перевалило заполночь, и был он сам уже в крепком хмелю. Света разжигать не стал, поленился, на коленях подобрался к расстеленной шубе. Немного поворочался, голова гудела, а когда совсем было успокоился и сквозь медленно выходящий хмель стал думать о завтрашней встрече с Коловратом, сбиваясь порой на иные мысли, показалось Ивану, будто кликает его кто. Открыл глаза. Батюшки, да уж и утро настало!

И сразу сон свой вспомнил, про недавний бой с половцами. Тут его снова позвали со двора. Иван заторопился одеваться. Едва порог переступил, ударили на колокольне Успенского собора к заутрене, слева у Бориса и Глеба подхватили, подале, у городских ворот, отозвался Спас, и пошли петь-говорить колокола над столицей княжества Рязанского.

На дворе сотника Ивана в нарядной одежде стояла молодая хозяйка.

— Пошто зовешь, Анфисушка? — спросил Иван. — Али скучно спалось?

— Хорош, видно, был муженек во вчерашнем дне, что про жену забыл и в овин умостился. Плесни на себя водой да ступай к воеводе. Кликал тебя спозарани. Верно, по делу зовет.

У кузницы Евпатий Коловрат следил, как закаливали мастера мечи. Он издали заметил сотника, пошел ему навстречу.

— Табуны уж на лугу, Иван… Иль забыл уговор: поранее выйти да коней дружине добрых сыскать?

По каждой весне пригоняли под Рязань лошадей на большое торжище, что устраивали на второй день после летнего Николы дня. С задонских степей, с Дикого Поля, из-за Елецкого края, со стороны Мокши и Цны двигались кони на Красный луг, окаймленный с двух сторон реками Окой и Проней. Сюда, к Рязани, собирали поджарых степняков, горбоносых, с тонкими ногами, умеющих по-над полем словно летать. Шли на Красный луг боевые бахматы с богатырской грудью, заволжские лошадки, ростом невеликие, а выносливости непревзойденной, тяжелые битюги с черниговских уделов, привычные до трудной крестьянской работы.

Каких только лошадей не видели на Красном лугу! И своих, рязанских и суздальских заводов, и далеких, западных кровей потомков. Для особых княжеских выездов предназначенных приводили из-за южных морей добытых, невиданных в русской земле красавцев с чисто-белой шерстью по черной коже.

Большим докой по лошадиной части был сотник Иван, первый помощник Евпатия Коловрата в этом непростом деле. Не раз сватали его в конюшие, да не пошел Иван в службу на княжий двор… Любил он простор и волю, пропадал в далеких боевых походах. Воином был отменным, и, памятуя, что в дружине Евпатия, которая ладилась для ратных испытаний, народ должен быть переборный, князь Юрий отказался от мысли заполучить Ивана в главные конюшие.