Олег Северюхин - Пароль больше не нужен. Записки нелегала

Без сомнения, этот человек отличался от простых обывателей своей уверенностью и способностью приспосабливаться к любой обстановке. Еще недавно он, оплеванный толпой, беспомощно стоял перед солдатами-тыловиками, а сейчас как сенатор или камергер двора Его Императорского величества сановито шагал по широкому коридору в сторону служебных помещений. Встречные люди почтительно уступали ему дорогу, останавливаясь и глядя ему в след, мучительно пытаясь припомнить, где они могли его видеть.

На массивной двери с надписью: «НачальникЪ станции» была прикреплена бумажка с написанными химическим карандашом (карандаш с чернильным грифелем, которым пишут по смоченной бумаге как ручкой с чернилами) печатными буквами «КомендантЪ». Власть сменилась.

Без стука открыв дверь, мой новый знакомец вошел в кабинет, в котором за массивным столом сидел тщедушный мужчина в косоворотке и сером пиджаке, перепоясанном ремнем с кобурой нагана. Около мужчины стояли человек двадцать, все кричали что-то одно и совали в нос коменданту какие-то бумажки с печатями.

– И здесь нам тоже ничего не достанется, – подумал я, но то, что произошло, потом изумило не только меня, но и ошарашило всех, кто находился в кабинете.

Громко стукнув палкой об пол, мой спутник зычно крикнул:

– Смирно!!! Именем революции! Я председатель ревтрибунала восставшего народа Забайкальского края. Неподчинение будет караться высшей мерой защиты революционного народа! Всем немедленно освободить помещение!

Вмиг в кабинете стало тихо, а затем и пусто. Комендант стоял навытяжку с побелевшим лицом и преданно глядел на «высокое должностное лицо», развалившееся на стуле и говорившее с ним лениво-снисходительным тоном:

– Видите, милейший, что такое великая сила революционного искусства. Меня сам Ленин знает. По его заданию я еду в Москву поднимать на мировую революцию пролетариат Западной Европы, ждущий призыва к восстанию. Вам я это могу сказать, но повторяю, разглашение этой величайшей тайны партии большевиков-революционеров не останется безнаказанным. Вы выдадите нам литеру в Москву и никому не говорите, кто мы такие.

Боже мой, какую ахинею из революционных фраз он нес. Прямо артист. Но пренаглейший человек. Комендант просто остолбенел. Другого русского выражения я найти не могу. Хотя, нет, есть такое выражение, но правила приличия допускают его использование только в особых случаях. По выражению его лица было видно, что он то верит, то не верит сказанному. Но, тем не менее, он выписал нам бумажку «Мандать», в котором говорилось, что артист революционных театров Хлопонин Аркадий Михайлович и его помощник Луконин Иван Петрович едут в Москву по распоряжению компетентных органов и все органы местной власти обязаны оказывать нам содействие и помощь. Подпись и печать ревкома станции «Владивостокъ».

Аркадий Михайлович действительно был артист. Профессиональный. Выезжал на гастроли во Владивостокский театр, но после революции театр стал никому не нужен, и он отправился обратно в Москву, где у него была семья, родственники и широкий круг знакомых.

Господин Хлопонин, видя мое недоумение, удивление, а также чувство настороженности в отношениях с человеком, с которым можно попасть в самую неприятную историю, сказал просто и непринужденно:

– Видите ли, мой молодой друг, иногда действительно можно попасть в неприятную ситуацию, которую, если это возможно, можно превратить в шутку. Я постарался превратить мой трагический монолог в шутку, но комендант ее не понял, и, чтобы быстрее сбагрить нас, на всякий случай выдал мандат. А это уже документ, дающий какие-то полномочия. А нас ведь могли и арестовать как самозванцев. И посадить во Владивостокскую тюрьму. Но я видел растерянное лицо коменданта перед нахрапистыми просителями и понял, что этого человека можно и нужно ошарашить, а затем вытребовать для себя все, что нам необходимо, прежде чем он придет в себя и поймет свою ошибку.

С хамом нужно вести себя по-хамски. Хамство – не врожденное качество, а как бы артистическая маска, которой человек пытается прикрыть свою неуверенность в себе. Постепенно хамство превращается в черту характера, но неуверенность остается. При встрече двух хамов всегда побеждает тот, у кого хамства окажется больше, но оба все время готовы капитулировать перед высшим хамством.

Флегматика нужно брать быстрым натиском, быстро думать он не умеет и ему нельзя давать время на раздумья. Он сделает для вас все, чтобы быстрее отвязаться.

С людьми холерического склада надо вести себя как откровенному флегматику, растягивая слова, обдумывая каждое слово. Привыкший делать все быстро, он быстро выйдет из себя, сразу ухватит суть дела и быстро сделает то, о чем вы и не мечтали, лишь бы вы поскорее убрались от него подальше.

К меланхолику надо подходить с родственными меланхолическими чувствами. Если ваша история жалобная, берущая за душу, то вы можете рассчитывать на все, что находится в возможностях вашего визави.

Труднее с сангвиниками, но и на них можно найти управу, если хорошенько присмотреться. Мотайте себе это на ус юноша.

Странно, но на эти практические темы у нас не было бесед с всезнающим Густавом.

Вопросы психологии всегда считались какой-то заумной наукой, но знание элементарных основ и характерных черт личности человека, могли бы помочь людям быстрее понять друг друга и избежать конфликтов, возникающих, как правило, на совершенно пустом месте. Век живи, век учись.

С господином Хлопониным мы, наконец, сели в поезд, идущий в Москву. Сказать сели, это значит, ничего не сказать о нашей посадке.

В нашем с тобой городе, Наталья, есть такая хитрожопая привычка у людей, ждущих транспорта – выходить на проезжую часть дороги впереди пришедших ранее, препятствуя движению автобуса или троллейбуса, и толпой ломиться в дверь, хотя по одному и в очередь посадка происходила бы быстрее, спокойнее, и больше людей вошло в автобус.

В марте 1918 года во Владивостоке была именно такая же ситуация с посадкой в поезд. Правда, люди были с мешками и баулами, с винтовками, кое у кого были и пулеметы. Посадка напоминала штурм крепости. В вагоне третьего класса мешки и узлы цеплялись за разные металлические части, люди застревали, сзади давили, перескакивали через людей, застрявших в проходе, прыгали на свободные лавки, расставляя руки в знак того, что эти места заняты. Где-то уже начиналась потасовка за места.

Наконец, вагон тряхнуло, дернуло, и поезд медленно потащился по рельсам, попыхивая черным дымом сусуманского угля.

Вагон был мало похож на пассажирский вагон в европейской стране, разве что такие есть в странах Латинской Америки.