Свен Дельбланк - Пасторский сюртук. Гуннар Эммануэль

— «И можно спросить себя, не вернет ли короля этот жестокий настрой в объятия церкви…»

— Не так быстро!

— «И не приведет ли к примирению с Ее Величеством», Е и В — прописными… Черт, вам чего здесь нужно?

— Это тоже писать?

— Нет, нет, я говорю с этим типом. Вы кто?

— Альфонс де Рубан, секретарь военного министерства. Я ищу…

— Если у вас есть копии секретных документов, положите их вон там, деньги завтра. «Архиепископ Парижский и аббат Демаре, духовник короля…»

— Это надо переписать?

— Пишите то, что я диктую, и не спорьте со мной! Но что вам все-таки надо?

— Завтрак, повысить почасовую плату!

— И читайте пояснее, черт подери!

— Да нет же, это я с тем типом говорю. У вас есть какие-нибудь новости?

— Нет…

— Тогда какого дьявола вы здесь? «Покушавшийся…»

— Я должен встретиться с господином де Гриммом, мы договорились…

— Так бы и сказали, а то стоите столбом. Бебе, передай старику! Господин Альфонс…?

— Де Рубан.

— Пришел господин Альфонс де Рубан. «Покушавшийся уже был подвергнут мучительному допросу…»

— Мучительному допросу…

— «Перед процессом, который, очевидно…»

— Завтрак!

Бебе, замызганный парижский оборванец с золотушной сыпью вокруг губ, постучал в дверь в глубине комнаты и пронзительно крикнул:

— Посетитель к месье де Гримму!

Появился Гримм, в испачканных чернилами нарукавниках, коричневом бархатном сюртуке и крошками табака на жабо, в остальном же, несмотря на свой педантичный вид, выглядел он типичным крестьянином. Шум в редакции заглох, установилась усердная, подхалимская тишина. Десять гусиных перьев скрипели по бумаге…

— «Перед процессом, который, очевидно, выявит иезуитский заговор».

— Послушайте-ка! Вы что, только до этого места дошли?

— Да, месье де Гримм, они весь день скандалят, особенно Эстас…

— Неважно, кто скандалит! И это называется журналисты! Перерыв на завтрак сокращается до десяти минут. Приступайте!

Переписчики забормотали, но никто не осмелился протестовать вслух. Расположившись вдоль стен, они принялись грызть свои черствые горбушки хлеба, оголодавшие, с ввалившимися глазами рабы-гребцы на галере Будущего. Эстас мог похвастаться кусочком сыра, а у Бебе, как обычно, не было ничего. Пронзительным голосом он начал клянчить у всех подряд.

Альфонса де Рубана пригласили в отдельный кабинет господина де Гримма. Книги, бумаги, письма от всех европейских князей… На полу лежали штабеля фолиантов энциклопедии, а в одном углу стоял гипсовый бюст Минервы с водруженной на белый шлем красной фригийской шапочкой.

Альфонс пробормотал какие-то любезности, и Гримм, сидя в кресле, поклонился в ответ.

— Ваш начальник здоров?

— Граф Д’Аржансон просил передать привет человеку, который властвует над общественным мнением Европы…

— Вы уже дипломат, господин де Рубан, и я предвижу ваше великое будущее, вижу его по звездам… Ну-с, послушаем! Что это за «сверхсекретная» новость, которая по причине чьей-то роковой «нескромности» должна просочиться наружу? Я к вашим услугам, если только это не повредит моей собственной партии.

— Не-т, не сейчас…

— Разве вы посланы не Д’Аржансоном?

— Я скорее по личному делу…

Гримм, выпятив свои вишневые губы, взглянул на часы. Ничего официального, ничего, что бы пригодилось для Дела, времени в обрез… Его дружелюбный голос с немецким акцентом стал резче.

— И чем я могу вам служить?

— Господин де Гримм, ваша газета два раза в месяц попадает во все европейские дворы, вы человек влиятельный, вы имеет возможность нашептывать в уши суверенов, вы управляете общественным мнением, у вас есть власть…

— То небольшое влияние, которое я имею, д о лжно использовать разумно, ради блага просвещения… Но если я что-нибудь могу сделать, в разумных пределах…

Альфонс сморщился от холодного тона, но взял себя в руки и выдавил из себя еще несколько любезностей в адрес великого публициста-радикала. Гримм недовольно выпятил свои вишневые губы, поразительно не подходившие к его дородному немецкому лицу. Он не сделал ни малейшей попытки ответить тем же. Личные дела? Подобное не представляет политического интереса…

Это бесполезно, лучше уж рассказать правду… И Альфонс рассказал, спокойно, насколько был в силах… Лизетт!

— Стало быть, Его Величество был так добр, что выбрал сам?

— Да, добр…

Лизетт, Лизетт!

— А ее не…? Ну, вы знаете!

— Боюсь, я не понимаю.

— Ее не поместили в Птичью западню?

— В королевские покои? Нет, нет, слава Богу, помешало покушение…

— Курьезно! Где она сейчас?

— В Оленьем парке.

— Одна?

— Да.

— Так-так. Вас можно поздравить?

— С чем?

— Ну, подумайте сами. Король уже поправился, религиозный кризис, похоже, долго не протянется, и если уж она единоличная владычица сераля… Ваше счастье обеспечено, молодой человек!

— Мое счастье?

— Ну конечно! Маркизу ей вряд ли удастся выбить из седла, но продвижение по службе, пенсион, баронство — это самое малое, на что вы можете рассчитывать…

— Но мне нужна только Лизетт! Мне одному!

— Курьезно…

Альфонс, отбросив всякую осторожность, поведал о плане побега, мечтах о хижине в Швейцарии, спокойной и счастливой жизни вдали от двора, города, политики и истории. Помогите мне, господин де Гримм! Если бы мы с Лизетт могли убежать, я прошу лишь, чтобы полиция смотрела сквозь пальцы, король ее скоро забудет, я лишь хочу прожить жизнь в покое, в стороне, вдали…

— Вы просите не так уж мало, господин де Рубан. Во-первых, удалиться от света вот так совсем непросто, и за вашу идиллию в Швейцарии должен будет платить кто-то другой…

— Как вы оплачиваете те десять минут, когда они там грызут свой черствый хлеб!

Перерыв на завтрак закончился, и из редакции вновь послышался шум и гвалт. Гримм улыбнулся во весь свой вишневый рот.

— Я — суровый хозяин, это верно. Ну и что с того? Вы сентиментальны, господин де Рубан. Мои переписчики тоже должны приносить маленькие жертвы ради будущего просвещения…

— И эта вечная надежда на «будущее» служит закуской для голодных…

— Вы принадлежите к молодому и сердобольному классу общества, господин де Рубан, и совершенно заблудились в сентиментальных иллюзиях. Что же до малышки Лизетт, я могу сказать только одно — воспользуйтесь случаем! Подоите короля как следует, заработайте, сколько сумеете на этом деле, а потом удалитесь на покой с использованной Лизетт…

— Какая мерзость…

— Ну-ну, не будьте таким закостенелым эгоистом! Все, что вы заработаете сверх, можно будет, если захотите, вложить в дело просвещения и прогресса. Если бы вы и только вы сумели ускользнуть от истории и жестокой действительности, что бы выиграли все эти несчастные людские массы? Таким образом ради светлого будущего не трудятся… Что еще?