Юрий Андреев - Багряная летопись

Наташа налила себе воды, молча выпила. Безбородько будто поплыл перед ее глазами, раздвоился, и вот снова перед ней госпитальная палата, убийца-офицер уставился на нее, взметнулась рука с нагайкой. Она качнулась, как от удара, и слегка застонала.

Безбородько подскочил, подхватил ее под локти:

— Вы столько пережили, я знаю…

«Что ты знаешь!» — В ушах ее стояли ужасные крики выбрасываемых, перемежаемые глухими ударами прикладов: «Хек! Хек!» — так мясники рубят мясо. Она стояла закрыв глаза.

— Наталья Николаевна, я жду!

«Зверье, какое зверье! Как я вас ненавижу! Я ничего не забуду, ничего не прощу! Я пойду до конца в своей ненависти».

— Наталья Николаевна!..

— Поехали.

Он радостно хлопнул в ладоши и бросился открывать перед нею дверь. Во дворе стояла крытая коляска: дороги уже раскисли, на санях ездить стало трудно. У Наташи закружилась голова от свежего воздуха и солнца, она пошатнулась, ухватилась за рукав Безбородько. «Будешь моя — отыграемся!» — самоуверенно подумал он, заботливо поддержав ее.

— Домой!

Солдат на козлах натянул вожжи, закричал, застоявшийся конь с места взял крупной рысью так, что охрана у ворот едва успела раскрыть их, а уж возок господина начальника контрразведки здесь знали хорошо!

Скоро они подъехали к знакомому уже Наташе домику рядом с церковью.

— Наташенька, золотце, здравствуй! — помогла ей слезть Мария Ивановна. — Да как же ты похудела да по-оборвалась, сердечная ты моя, одни глазки твои голубые, ненаглядные лишь и остались! Ты уж не обессудь, а мы прямо в баньку, а то небось и зверюшек в тюрьме-то набралась…

В маленьком темном предбаннике с широкой скамейкой Наташа брезгливо сбросила на пол засалившийся ватник, грязное платье, изветшавшее белье.

— Ох, до чего ж ты исхудала, моя девонька, — запричитала Мария Ивановна, засовывая ее вещи в мешок, — а все же порода видна, что шейка, что грудочки… Ничего, подкормим, поправим тебя, а там детишек начнешь приносить, и вовсе как яблочко нальешься…

Не слушая ее, Наташа рванула забухшую дверь и вошла в знойный жар русской бани. Появилась и пышнотелая, дебелая Мария Ивановна. Уж она не пожалела на девушку ни квасного пару, ни березового веника, ни душистого мыла, ни воды — горячей и холодной.

— Мария Ивановна, а что же я одену? — вдруг пришло ей в голову, когда могутные руки вдовой попадьи докрасна натирали ее спину.

— Уф, жарища!.. А уж о том твоей заботы нет, девонька, не бойся, голую не оставим…

Обновленная, свежая и легкая, испытывая давно забытое наслаждение, Наташа вытерлась в предбаннике махровым полотенцем и стала одеваться: и белье, и новое платье тонкой шерсти, и новенькие туфли — все было как по ней сшито.

— По тебе, красавица, и сшито, — усмехнулась Мария Ивановна. — Василий Петрович, наш полковник, дай бог ему долгую жизнь, все о тебе хлопотал. А уж как он тебя искал, как убивался…

Увидав Наташу, входящую после бани в дом, Безбородько на секунду обомлел: яркий румянец, огромные голубые глаза, уверенная поступь… «Ого! Да тут нужно постараться не только ради папашиного домика, но и ради самой дочки. Ну и женщина!»

Он галантно помог ей снять шубку и провел к столу. Обед был необычайно вкусным — или это Наташе лишь казалось после мерзкой баланды? Нет, действительно, Мария Ивановна из кожи лезла, чтобы угодить своему благодетелю и его своенравной пассии. Сам Безбородько был в высшей степени сдержан и предупредителен: «Только бы не спугнуть второй раз! Ух, хороша! Ну красавица!» Он благодушно и мило шутил, ничего не навязывая Наташе, ничего не предлагая ей.

— Ну, а теперь Наташенька пойдет баиньки! — провозгласила хозяйка. — Спаленка у тебя своя, постель пуховая, простынки белоснежные, одеяльце шелковое.

Девушка села на кровать и тут почувствовала, что силы оставляют ее. Едва-едва раздевшись, она накрылась невесомым, скользящим одеялом, голова закружилась-закружилась, и она забылась раньше, наверно, чем поудобней примостилась на подушке.

Двадцать часов, не просыпаясь, без сновидений спала Наташа. Обеспокоенный Безбородько не раз заглядывал в дверную щель, Мария Ивановна подходила к Наташе, прислушивалась к дыханию и отходила на цыпочках.

Прошел день, прошла ночь, отгорело новое утро и начал набирать силы новый день, а она все спала. Безбородько давно уехал на службу в своей коляске, а она все спала. Наконец солнечный свет начал ее тревожить, и ей стало сниться, что она ярким днем бежит по высокой траве, Гриша догоняет ее, они оба смеются, вот она устала, оборачивается и попадает в его объятия. Как сладко ей! Она замирает у него на груди, потом поднимает голову, чтобы встретить его губы — и вскрикивает: на нее пристально и хищно глядят темные неподвижные глаза Безбородько! Она застонала и тихонько и горестно заплакала.

— Что? Что, моя касаточка? Что с тобой, милая? Тюрьма привиделась? Проснись, деточка! — Мария Ивановна трясла ее за плечо. Наташа открыла глаза, ничего не понимая, поглядела вокруг…

После завтрака она накинула на плечи шубейку и вышла в маленький двор на яркое весеннее солнышко. За калиткой она сразу увидала часового. «Неужели меня караулит? Нет, вряд ли… Постой, постой, как говорил этот надзиратель: «Самый главный с контрразведки приехал…» О ком это он? О Безбородько? Бог ты мой! Так вот, значит, в какое «гнездышко» я попала. Бежать! При первой возможности бежать!» Она села на завалинку, подставила откинутое лицо солнцу, закрыла глаза, и сразу перед ней поплыла ослепительно белая стена госпиталя, забрызганная кровью. «Надо установить связь с ревкомовцами. Да, но как вырваться из-под надзора? Как обмануть часового, попадью, Безбородько? К дедушке Василию на кладбище? Не выйдет… Тося говорила о провизоре! «Пирамидон помогает? Нет, у меня рецепт»… Это уже ниточка! Да, но чтобы по ней не привести Безбородько… Обдумать, обдумать, обдумать!»

Вечером, с приездом Безбородько, они втроем сели ужинать. Он по-прежнему был сдержан и любезен, но Наташа сквозь ресницы заметила брошенный им на нее какой-то удивленный взгляд, который тотчас сменился веселой улыбкой, когда она подняла глаза. Она попросила разрешения сходить назавтра с Марией Ивановной в аптеку, он любезно согласился («Конечно, конечно! Тюрьма даром не проходит») и тут же передал хозяйке две красненьких ассигнации — сумму крупную. — «Ну, и сладенького чего-нибудь купите, Мария Ивановна, в кондитерской».

Наташа встала, попрощалась и, сказав, что хочет отдохнуть, отправилась к себе. Вспомнив Безбородько, она тщательно заперла дверь, поворочалась-поворочалась и заснула. Неизвестно, сколько прошло времени, но, видимо, не очень много, как что-то непонятное начало ее беспокоить. Она открыла глаза. На столе неярко горела лампа. Напротив кровати в глубоком будуарном кресле сидел Безбородько в шелковом ночном халате и, откинув голову на заплетенные сзади руки, смотрел на нее. Наташа сжалась и напряглась, готовая дать любой отпор, готовая на смертельную схватку, но он продолжал сидеть неподвижно.