Аркадий Савеличев - Генерал террора

— Опаска нужна, но всё-таки?..

— Не опаска — уже наживка. Клюнем ли?

По пути к центру нельзя было миновать Черёму — речку в глухом, поросшем черёмухой овраге. Как раз крутой поворот, мосток. Гордий туда, под него, и по оврагу, по оврагу к тому месту, откуда и заходили. А кто миновал мосток, тот уже попадал на настоящие городские улицы. Считай, терялся.

— Не стоило бы тебе говорить... сам знаешь, больше трёх нас не должно собираться в одном месте, — поспешно извинился он, пристраиваясь на склоне оврага, откуда всё было видно. — Значит, пойди мы в Ярославль, нас уже как минимум четверо будет, с ярославскими-то ещё связными. Да и в записке не всё ладно. Не заметил? Плохо. В подписи должно быть: «Блед К.». И — только. Никаких «коней»! Значит, понаслышке или по какому-то перехвату.

— А почерк?

— Фи-и! На Сухаревке любой почерк, если по хорошему образцу, тебе сварганят. Да и бумага слишком назойлива, хоть и нарочито помята. Не такой дурак Савинков, чтобы выводить свою каллиграфию на прежней царской бумаге... Гляди!

Через мост торопливо, настороженно поспешали трое, в одном из которых без труда узнавался и тихий московский вестник.

— Да, но чего нас сразу не загребли?

— Пожалуй, следок им нужен. Ярославский!

— Так что будем делать?

— Разделимся надвое. Как я думаю, тебя-то они и не ждали, и знать не знают, уж так вышло, а я, как окунишко, на подсечке. Значит, ты сейчас же и валяй в Ярославль. Я помотаю их здесь — и тоже за тобой. Видимо, на пару с этим тихим приятелем...

— Схватят тебя!

— Не схватят до Ярославля. Говорю же — им нужен след... Да и потом, чего хорошего, если вместо одного — сразу двоих? Не упрямься, Патин. С Богом.

Он перекрестил его и по склону оврага выбрался на улицу. Быстрёхонько за теми троими, которые не могли же за пару минут далеко уйти...

Патин сумрачно покачал головой, но тоже решился: Ярославль так Ярославль. Всё житейское было при нём: документы, разумеется, поддельные, деньги, разумеется, ходовые, царские, а славные такие австрийские сапоги с тайниками он и снимал-то только на ночь, да и то не всегда. Сапожки нарочно были подзамурзаны всякой дрянью, не позаришься. Значит, вперёд, сапожки!

Оставалось кружным путём добраться до большой ярославской дороги и там нанять какого-нибудь попутного извозчика. Хоть до Створа — очень узкой и бурной теснины, хоть до Романова — с его известными на всю Россию романовскими полушубками. Дальше можно пароходом, поездом или чем попало. Недалеко оставалось.

В Ярославле всё было спокойно.

Адрес поручика Ягужина знал. В Москве ещё условились. Из одной и той же повязанной тройки. Да и однополчане. Да и тёзки. Да и земляки почти что — Ягужин был родом из-под Романова. Собственно, Савинков отправлял их в один и тот же день с одним и тем же напутствием: «Никому не доверять, но друг другу — как мне». Само собой разумелось, что им и надлежит установить прямую связь между Рыбинском и Ярославлем. Поэтому Ягужин встретил по-приятельски, с недоумением:

— Ты по невестам шатался, что ли, Патин? Где был?

Патин рассказал, что было за эту неделю, и не скрыл своей тревоги по поводу встречи со вчерашним посланцем. Упомянул, не называя фамилии, и про своего напарника-капитана.

— А не слишком ли вы пугливы, господа офицеры?

— Возможно, но мой кавалерийский капитан...

— ...Гордий.

— Ты знаешь его?.. — задела Патина излишняя осведомлённость.

Ягужин подвинул плотнее свой стакан, положил руку на плечо:

— Не обижайся, Патин. Взамен я познакомлю тебя с не менее достойным ярославским аборигеном. Чела-век! — крикнул он забытым фатовским тоном.

Дело происходило уже на пристани, в буфете, — дома у Ягужина поесть ничего не нашлось.

Из-за ширмы, отделявшей столики от скрытой где-то в глубине кухни, заявился всё тот же единственный официант, на которого по первому поспешному взгляду Патин и внимания не обратил. А сейчас вздрогнул от какого-то хорошего ощущения при виде этого усатого, подтянутого и опрятного официанта. Тот вышел, утирая руки висящим на поясе полотенцем, уважительно и профессионально выгибаясь в их сторону:

— Чего-с изволите, товарищи?

— Третий стакан, нет, бокал... и-и... настоящего шампанского вместо этой дряни! — демонстративно оттолкнул Ягужин доморощенный ярославский портвейн.

Уже чувствуя, чем всё это обернётся. Патин с интересом наблюдал за официантом. Признать он его никак не мог, но выходило — свой человек.

Официант пропадал за ширмой недолго — вышел с завёрнутой в газету бутылкой и с тремя бокалами. Тот же поклон:

— Товарищи пролетарии изволят «Дюрсо»?

Ягужин, вставая, приобнял его:

— К чёрту маскерады! Тут нет никого, Борис Викторович.

— Как нет, а мы? — расхохотался Патин.

Они пожали друг другу руки, поглядели глаза в глаза, и новоявленный официант заторопился:

— Патин, сейчас придёт рабочий люд, после поговорим. — Он хлопнул пробкой. — У меня настоящие пролетарии обедают... у-у, какие большие начальники! Ладно. В Волгу их. За братство фронтовое!

— ...за Россию!..

— ...и Свободу!..

Бокалы сдвинули стоя, словно чувствовали, что повторить не придётся. Верно, на дощатых сходнях, ведущих к дебаркадеру, загрохали уверенные кованые каблуки.

Официант похватал бокалы и недопитую бутылку:

— Нельзя, чтоб товарищи-пролетарии пили «Дюрсо». Пролетарии должны пить доморощенный портвейн, а того лучше — ерофеевку.

За то время, пока грохали по сходням кованые каблуки, он успел и с шампанским убраться, и с новым подносом явиться, на котором позвякивали гранёные стаканы и сиротливо жалась на обшарпанной тарелке обсыпанная лучком селёдка.

— Кушайте, товарищи слесаря, — вместе со скрипом двери напутствовал он своих друзей. — Сейчас будет готов и борщ флотский, по кронштадтскому рецепту... Вот и сами кронштадтцы! — поставив поднос, поспешил он навстречу новым посетителям.

Их было четверо, все, как на подбор, матросики, с тяжеленными маузерами и лихо заломленными бескозырками. Можно сказать — молодцы, если бы не выговор, явно не русский... то ли немецкий, то ли балтийский! Уже зная, что к чему в нынешней России, и это смекнул Патин.

Матросы уверенно, не снимая бескозырок, уселись за столик у окна, которое предупредительно распахнул на Волгу Савинков, снова ставший услужливым и тихим официантом. Заговорили матросы почти сразу в четыре голоса:

— Как всегда... Да, борщ по-флотски. Да, с буксиром. Да, с селёдочкой... как у товарищей рабочих.

И так дружески, приятельски оглядели соседний столик, что Ягужин, как только там явилось всё, что нужно, — а явилось в мгновение ока, — сейчас же привстал и косноязычно провозгласил:

— Пролетарии трудящиеся, можно сказать, по обеденному времени отдыхая, под флотский доблестный борщ... для поднятия сил трудовых... за боевые заслуги балтийских пролетариев, можно сказать, с самой «Авроры»!..