Альфредо Конде - Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса

Когда Антонио приводил подобные аргументы, брат Венансио обычно сдерживал, хотя и не укрощал полностью его порывы, убежденный разумностью этих доводов, но в то же время стремясь отсрочить выход в свет своего воспитанника. Никто не понимал это лучше, чем он, ведь он прекрасно знал о том, что все свое детство Антонио выслушивал, как мать упрекала отца за книги и знатное происхождение, которые не позволяют достойно содержать семью, и приходится ей делать это своим трудом и с помощью денег, предоставленных кланом Ломбардеро. Мать Венансио тоже из Ломбардеро. Да, нужно делать деньги. Маленький Антонио и знать ничего не хочет о часах, а о том, чтобы заняться кузнечным делом, еще предстоит поговорить. Пришлось поговорить. Не раз и не два. Но Антонио убедил его. Ибаньесу хватило выдержки как раз для того, чтобы дождаться момента окончания учебы. Сейчас, вспоминая обо всех этих крайностях, Венансио вновь призывает его к спокойствию, дабы основательно изучить все дела, подчеркивая, что необдуманные решения — это одно, а действия, следующие за их принятием, — совсем другое.

— Миру неведом ни один ученый-эрудит, который умел бы делать деньги, — возражает ему Ибаньес, вспоминая прежние споры, — а моя интуиция стоит не меньше, чем иное логическое рассуждение.

— Да, это так. Я вижу, что ты помнишь, что есть два вида познания, логическое и интуитивное. Но мне бы хотелось, чтобы ты помнил, что оба они истинны. И что они не противоречат одно другому.

Антонио тем не менее упорствует и напоминает Венансио то, что рассказала ему года четыре тому назад дона Игнасиа де Льяно, мать маркиза Кампосаградо и большой друг Ховельяноса.

Дона Игнасиа, обладающая изысканными манерами и умением вести приятную беседу, как-то приняла Гонсалеса Солиса, с которым она также была в весьма дружеских отношениях, и когда они мило беседовали, ей доложили о визите дона Альваро Флореса Эстрады, которому в ту пору было, как и ей, уже восемьдесят лет, хотя он еще не настолько ослеп, как она.

— Пусть войдет, — сказала дона Игнасиа.

И когда дон Альваро, старый просвещенный мудрец, вошел, волоча ноги, в просторный салон, куда проникал вечерний свет, знатная сеньора подошла к нему и сказала:

— Ну иди, иди сюда, зубрила несчастный… все пишешь об экономии и так и не смог заработать ни песеты!.. — И, делая вид, что собирается обнять его, протянула руку к его мошонке и сжала ему яйца в соответствии с, судя по всему, весьма распространенным обычаем того времени, как вспоминал Антонио, инстинктивно защищая свои причиндалы от рук сеньора аббата.

Брат Венансио весело смеется, зная, что если кто-то в этом мире способствовал тому, что Ибаньес занимается делами с присущим ему пылом, так это, если оставить в стороне отрицательный пример отца и положительные действия матери, он, старый аббат со сдержанными и слегка жеманными манерами, который сегодня — в первые дни мая девяносто восьмого года, когда они сидят у огня, а снаружи слышится шум холодного ветра, примчавшегося с моря, чтобы разогнать окутавший их туман, — опять помогает определить стратегию и придать форму мыслям Антонио Раймундо Ибаньеса. Мысли, в которых — кто бы мог подумать — он всегда сомневается, о чем вряд ли кто-нибудь подозревает, и при этом соглашается с аббатом и придает такое значение, такое необыкновенное значение его словам, что кажется, будто он пьет их с его губ. Тех самых губ, что сейчас сомкнулись, чтобы растянуться в улыбке, прежде чем ехидно прокомментировать:

— Ладно, ладно, молчи уж, ты никогда не был зубрилой, и у тебя нет рядом маркизы, которая могла бы своей нежной ручкой схватить тебя за яйца. Или все же есть?

— Вот чертов несостоявшийся часовщик, ну а если бы и была, что бы ты сказал?

— Что нужно наслаждаться ее любовью, пока можешь.

Можно сказать, что всю энергию, какой ему не хватило, чтобы повесить сутану на гвоздь, отречься от духовного сана и превратиться в просвещенного светского человека со всеми вытекающими отсюда последствиями, аббат Венансио хранил для того, чтобы вновь и вновь направлять ее, как всегда, на службу этому зрелому человеку, что сидит перед ним готовый признаться в своих грехах, некоторые из коих совсем недавние и слишком хорошо известны его преподобию, чтобы не отпустить их без покаяния.

Венансио Вальдес-и-Ломбардеро — просвещенный человек, как и Ховельянос, но он не похож на просвещенного француза, ибо он — просвещенный испанец, католик и монархист, приверженец традиций и старых добрых обычаев; при этом он знаток экономических учений, постоянно балансирующий между чистыми физиократами и Адамом Смитом. Умом Венансио Вальдеса владеют законы, руководящие и управляющие экономикой и применяемые для того, чтобы приумножать богатство стран, мобилизуя их природные ресурсы, а посему он займет позицию в соответствии с тем, что необходимо в данный момент. Необходимо для него или для целей, которые он перед собой поставил и которые, вполне возможно, воплотит в жизнь с помощью этого сегодняшнего кающегося грешника, которому он по-прежнему будет передавать самые твердые убеждения. А цели его сводятся к тому, чтобы ученик добился всего, о чем он сам, Венансио Вальдес, думает, о чем он мечтал на протяжении всей своей жизни, хотя и оказался не в состоянии бороться ради достижения этого с той решимостью, какую он с первого мгновения угадал в маленьком Антонио, прибывшем в монастырь Вилановы-де-Оскос.

Венансио Вальдес убежден, что торговля — это основной нерв человеческой жизни, прогресса и благосостояния людей, а вовсе не необходимое зло, подобное веревке, с помощью которой поднимают из глубины колодца ведро с водой: поглощая часть влаги, она, раскачивая ведро из стороны в сторону, разбрызгивает другую ее часть, производя таким образом именно то, что, по мнению физиократов, делает торговля с богатством, этими бездонными водами. Венансио верит в торговлю и верит в короля, и еще он глубоко верит в Бога и в его Церковь, ту самую, что много лет назад он оставил бы с таким удовольствием, хотя теперь, в эту пору своей жизни, он не готов в сем признаться.

Производить и торговать. Вот упрощенная основа того сложного по своей сути жизненного плана, который он вложил в голову тогдашнего ребенка, страстного читателя, когда этот ребенок надеялся найти в книгах ответы, которых требовала от него жажда восхождения по социальной лестнице; а еще ему удалось показать Антонио, какую свободу способно дать умелое сочетание отрицательных черт жизненной позиции как его отца, так и его матери.

Производить и торговать. Поступая так, мальчик добьется богатства, которое ему не суждено было унаследовать от отца, и почестей, что не особенно заботили его мать, вышедшую замуж за разорившегося идальго и считавшую его происхождение причиной всех своих бед; ее, суровую женщину, сводившую к суммам, полученным от продажи часов, ту веру, что давала ей силы жить. Маленький Антонио хотел научиться с помощью книг всему тому, что, как говорил его отец, в них есть, а с помощью жизни — тому, что, как предупреждала его мать, в ней сокрыто; но в книгах он нашел немного, а в жизни постоянно открывал что-то новое.