Альфредо Конде - Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса

Бернардо Фелипе обращался к нему сердечно, но одновременно с несколько снисходительным высокомерием, осознавая свою силу и власть, что весьма удивило Антонио Раймундо, но, казалось, весьма понравилось итальянцу, у которого не проявилось ни малейшего признака страха в голосе или намека на неуверенность во взгляде.

— Добрый день, маэстро Сеттаро. Как идут репетиции? — сказал Бернардо в ответ.

— Ка-тасссс-трофии-чесссски, ка-тасссс-трофии-чесссски, ка-тасссс-трофии-чесссски! — ответил Николо, жестикулируя белыми пухленькими ручками.

Не придав значения его словам, Бернардо представил ему Антонио.

— Дон Антонио Раймундо Ибаньес Гастон де Исаба Льяно-и-Вальдес, мой лучший друг, — сказал он.

Николо перевел глаза на вновь представленного, одаряя его нежным взглядом, но Бернардо остановил его:

— Нет, Николо…

Тогда, будто движимые пружиной, приводившейся в действие одной лишь сменой взгляда, первоначально лукавого или даже порочного, ставшего затем покорным и любезным, ручки, словно белые голубки, вспорхнули и хлопнули в ладоши, уведомляя о перерыве в репетиции, и всего несколько секунд спустя вновь прибывших уже окружали полдюжины девушек, приветствуя и осыпая их ласками; своим поведением они напомнили Антонио кур, когда им бросишь горсть кукурузных зерен на латунное или фарфоровое блюдо и они бросаются и клюют с торопливой жадностью даже после того, как ни одного зернышка уже не осталось. Так и девушки, смеясь, расспрашивали их, давно ли они здесь, и как им показалась репетиция, и кто из них самая красивая, и у кого самый красивый голос, и которая из них понравилась им больше всех, ластясь к юношам под внимательным взглядом Сеттаро, маэстро не только в оперном, но, судя по всему, и в других делах, как подумал Антонио, вспомнив вдруг рекомендации патриарха дома Гимаран, когда тот снабжал его деньгами.

Ибаньес не мог не соотнести реакцию молодого Аранго, когда в дальнем углу сада в Рибадео он сжал рукой его мошонку, с первоначальным поведением Сеттаро; ныне же он соотнес все это и с теперешним поведением своего друга, своего лучшего друга, как он только что узнал не без некоторого удивления и с вполне понятной и даже, можно сказать, естественной радостью. Казалось, Бернардо получает искреннее удовольствие от общения, от этих светских, фривольных отношений с подбежавшими к ним хористками, отношений, в которые незамедлительно и совершенно естественным образом вступил он и которые так же естественно приняли они, словно знакомство их состоялось гораздо раньше; по-видимому, давно уже знавал он и султана этого гарема, женоподобного Николо де Сеттаро.

Теперь Антонио догадывался, куда исчезал Бернардо по ночам, когда он сам скрывался в спальне вдовы, вступив с ней в отношения, к которым его никто не принуждал, но к которым он был призван почти сразу после высадки в порту и прибытия на улицу Магдалены, стоило только Исабель и ее соседке немного повздыхать по поводу мужских достоинств вновь прибывших. Поистине наследник его хозяина был неисчерпаемым источником сюрпризов.

— Не галдите так, не волнуйтесь, сеньориты, на всех хватит, спокойствие! Николо, отмени репетиции, уже давно пора обедать! Угощает сеньор Антонио! — сказал наследник дома Гимаран и повернулся к только что упомянутому, чтобы лукаво подмигнуть ему.

Антонио вновь отметил, что Бернардо опередил его, но не успел ничего ответить, даже выразить свое согласие, ибо Сеттаро снова ударил в ладоши и отправил посыльного в заведение Пепполы Беттонеки, расположенное все на той же улице Магдалены, дабы она приготовила особое меню, учитывая, что сегодня всех угощает столь выдающийся кабальеро и никак нельзя, чтобы меню было обычным. Он был весьма энергичен и раздавал приказания, этот женоподобный субъект. Сильный характер Ибаньеса побуждал его распоряжаться деньгами, которые он считал своими, самостоятельно, но благоразумие советовало ему подчиниться указаниям друга, бывшего, помимо всего прочего, еще и сыном хозяина почти что всего в Рибадео.

— И скажи Пепполе Беттонеки, что мы будем у нее через час! — закончил Сеттаро. Затем он предложил хористкам подняться наверх и принарядиться для столь торжественного обеда, какой им, вне всякого сомнения, предстоит, когда наступит указанный срок и вся компания появится на постоялом дворе, хозяйка которого обладала столь же звучным, сколь и экзотическим именем.

Пансион Пепполы Беттонеки был отнюдь не лучшим в Ферроле, хоть и самым дорогим, но здесь имелось одно обстоятельство и два преимущества, которые и побудили Николо использовать его как место для проведения обедов своей артистической труппы всякий раз, когда было что отметить, как, например, приглашение, сделанное спутником Бернардо Фелипе, юношей, носившим такие нарядные кафтаны и прибывшим в Ферроль на одном из кораблей хозяина Гимарана.

Артисты предпочитали ходить в более дешевые таверны или же сами готовили еду на третьем этаже здания театра. Но заведение Пепполы Беттонеки, с одной стороны, находилось к театру ближе других, и это составляло одно из двух преимуществ, а кроме того, предохраняло, благодаря доброму имени владелицы, от возможной критики поведения оперных девиц, которые всегда считались несколько развязными, каковыми, в общем-то, и были на самом деле. Помимо этого, итальянская фамилия хозяйки обеспечивала Николо Сеттаро постоянное пребывание в сладкой ностальгии, всегда бившей ключом в его сердце.

Когда первые девушки направились к лестнице, ведущей из бокового отсека первого этажа на второй, а затем и на третий этаж, Бернардо знаками указал Антонио, чтобы тот следовал за ним наверх. Антонио так и сделал и вскоре очутился на третьем этаже огромного здания, в главной зале, откуда коридор вел к шестнадцати комнатам, занимаемым девушками. Тут же появилось вино, и вскоре они уже распевали песни, показавшиеся Антонио очень красивыми. Он был там, где никогда и мечтать не смел оказаться, в окружении женщин, оперных певиц, на празднике жизни.

Видимо, Бернардо чувствовал себя в обществе девушек весьма непринужденно, и это наблюдение, а также расслабляющее действие вина способствовали тому, что доверительная атмосфера, владевшая всей компанией, вскоре охватила и Антонио и он включился во всеобщее веселье. Девушки, казалось, обожали сына хозяина Гимарана, и Антонио уже жалел о том, что поспешил сделать основанные на первом впечатлении выводы относительно единственного человека в Рибадео, который принял его, никак не подчеркивая своим поведением, что ему суждено исполнять роль слуги. Полость, образовывавшаяся в кисти его руки при каждом воспоминании об известном эпизоде, превратилась теперь в раскрытую кверху ладонь, подобную ладони иллюзиониста, который только что продемонстрировал чудо своего искусства. Незаметно он очень скоро отдался во власть двум девушкам, пребывавшим в ожидании его ласк, которыми он еще не наградил их, приходя в себя от изумления. Они были невысокого роста и красивые, а их чужеземный акцент лишь усиливал обольщение.