Анатолий Марченко - За Россию - до конца

— Так же, как вашу дочку? — Я был настолько благодарен ему, что готов был встать на колени.

— Выходит, как мою. И станут они подружками. Но прошу вас, не теряйте времени, каждая минута на счету.

Деникин тут же вызвал адъютанта и велел ему сопроводить меня в поездке за женой. Я горячо поблагодарил, и мы поспешили к машине.

С трудом протискиваясь сквозь толпу бесновавшихся людей и рискуя быть задавленными, мы всё же сумели наконец добраться до автомобиля, стоявшего во дворе одного из ближних домов.

Вскоре мы повернули на улицу, что пролегала параллельно набережной и где стоял тот самый дом, в котором находилась Люба. Я уже собрался было, не ожидая, пока автомобиль остановится, выпрыгнуть из него и устремиться к подъезду. И тут едва не потерял сознание. Дома не было! В небо, по которому мчались гонимые ветром чёрные тучи, торчала лишь голая, обожжённая пламенем кирпичная печная труба, а всё, что прежде было домом, представляло собой огромную груду головешек и смрадно дымивших обгорелых досок.

Проклятие! Я схватился за голову: это кара, посланная на меня свыше! Неужто и Люба, до боли сердечной любимая Люба, тоже превратилась в пепел?! Сомнений быть не могло: в пламени пожара сгорел именно тот дом, в котором она была, хотя все соседние дома были целёхоньки!

Выхватив револьвер, я приставил его к виску, намереваясь нажать на курок: жизнь потеряла для меня всякий смысл! Но капитан, адъютант Деникина, схватил меня за руку и сжал с такой силой, что пистолет выпал и глухо стукнулся о сиденье.

— Вы с ума сошли! — Лицо его перекосилось от ужаса. — Может, ей удалось спастись, надо расспросить соседей, свидетелей. Будьте же благоразумны, Дмитрий Викентьевич!

Слова адъютанта, которые я слышал будто во сне, тем не менее на какое-то время отрезвили меня. В самом деле, ведь ничего не известно, может быть, Любе удалось спастись!

Адъютант спрятал мой револьвер в карман френча, и мы побежали к дому, находившемуся рядом с пепелищем. Мы долго и тщетно пытались докричаться до кого-либо из живущих в этом доме, пока наконец к калитке не вышла опирающаяся на костыль старуха в чёрном платке, надвинутом на самые глаза. Она подслеповато уставилась на нас, в маленьких бесцветных глазках её был страх.

— Бабуля, — обратился к ней адъютант, — не знаешь ли ты, живы ли твои соседи после пожара?

— Что? Что? — Старуха испугалась ещё сильнее, морщинистые руки её задрожали, по всему было ясно, что она повидала на своём веку немало трагического.

— Где люди, которые жили в сгоревшем доме? — почти закричал я.

— Сгорели все, сгорели! — вдруг истерично взвизгнула старуха. — И все сгорят! И вся Россия сгорит! — И она суматошно замахала на нас костлявыми руками, будто проклиная за какие-то совершённые нами грехи.

Я хотел было броситься на поиски других соседей, чтобы всё-таки докопаться дог истины. Но капитан заторопил меня:

— Мы опаздываем, уже непозволительно опаздываем! — горячо кричал он мне едва ли не в самое ухо: я чувствовал, что глохну и слепну от навалившегося на меня горя. — Антон Иванович велел быстрее — туда и обратно!

Не помню, как я оказался в машине, не помню, как мы доехали до пристани. Помню лишь, как с палубы миноносца нам что-то кричали, размахивали руками. Я потерял сознание...

Потом уже я узнал, что последними покинули Новороссийск Деникин и Романовский со своим штабом. С ними оказался и я. Один, без своей Любы.

Я не хотел знать, где мы и куда плывём. Я проклинал и эту нелепую войну, и белых, и красных, и свою собственную судьбу...

И конечно, я не знал, что Антон Иванович Деникин, запёршись в своей каюте, пишет в эти минуты следующие строки:

«Контуры города, берега и горы обволакивались туманом, уходя вдаль... в прошлое. Такое тяжёлое, такое мучительное...

Сердцу бесконечно больно: брошены громадные запасы, вся артиллерия, весь конский состав. Армия обескровлена... Всему конец!

Ветреный век мы застали, Лира!

Ветер, в клоки изодрав мундиры,

Треплет последний лоскут шатра...

Новые толпы — иные флаги!

Мы ж остаёмся верны присяге,

Ибо дурные вожди — ветра.

Марина Цветаева

Из записок поручика Бекасова:

убеждён: нечто символическое было в том, что в Англию Антон Иванович Деникин не плыл, а, как сказали бы моряки, шёл на броненосце «Мальборо». К этому времени он уже знал, что сэр Уинстон Леонард Спенсер Черчилль, с которым ему предстояло встретиться по прибытии в Лондон, — потомок старинного и широко известного рода Мальборо, наиболее значительным представителем которого был Джон Черчилль Мальборо — знаменитый полководец и политический деятель, генерал-фельдцейхместер, живший на рубеже XVII и XVIII веков.

На броненосце, чтобы хоть как-то заглушить тоску по теперь уже далёкой России, по Любе, судьба которой так и осталась для меня загадкой, я, порывшись в корабельной библиотеке, разыскал жизнеописание Мальборо. Без особого желания и любопытства с помощью словаря я вчитывался в сухое, но патетически возвышенное изложение жизни и полководческой деятельности этой знаменитости.

Мало-помалу я выяснил, что Мальборо в составе английского экспедиционного корпуса принимал участие в англо-голландской войне 1672—1674 годов, а в 1685 году был одним из руководителей английских королевских войск, подавивших антиправительственное восстание герцога Монмута в Южной Англии. Три года спустя, во время государственного переворота, Мальборо без особых колебаний перешёл на сторону Вильгельма Оранского, который стал королём Вильгельмом Ш. Мальборо не прогадал: король назначил его членом Тайного совета. Особенно же прославился Мальборо во время жестокой войны за Испанское наследство. Он был главнокомандующим английскими войсками на континенте и вместе с войсками Австрии и Голландии одержал многочисленные победы над французами.

Ознакомившись с жизнеописанием Мальборо, я поспешил рассказать об этом Деникину, предполагая, что, возможно, мои сведения пригодятся Антону Ивановичу во время его беседы с Черчиллем. Наверняка военный министр и министр авиации — эти посты занимал в данное время Черчилль — гордится своим знатным происхождением. Деникина моё сообщение чрезвычайно заинтересовало: я чувствовал, что ему тоже хочется уйти от своих горестных дум — дум полководца после поражения.

— Я не очень-то уверен, что Черчилль захочет встретиться со мной, — выслушав меня, произнёс Деникин. — Вы же знаете, Дима, сильные мира сего предпочитают встречаться не с побеждёнными, а с победителями. Как я думаю, Черчилль возлагал на Белое движение в России, и в частности на меня, большие надежды. Я же их не оправдал.