Анатолий Марченко - За Россию - до конца

Такой паники, какая началась в Париже при известии о стремительном наступлении немцев, мне ещё не приходилось видеть. Многие жители ринулись спасаться на юг. Невообразимый хаос и бегство начались особенно тогда, когда капитулировали Бельгия и Нидерланды, а остатки французских частей попали в окружение под Дюнкерком.

Именно в эти дни решили бежать на юг и Деникины» Антон Иванович приходил в ужас даже при мысли о том, что ему придётся жить под немецким сапогом. Я поехал вместе с ними.

Решено было отправиться в местечко Мимизан на берегу Бискайского залива Атлантики, поблизости от Бордо.

Легко было сказать «отправиться»! Все дороги на юг были забиты до отказа. Нескончаемым потоком двигались к южному побережью автомобили, повозки, конные и пешие, велосипеды и мотоциклы. Повозки и машины были доверху нагружены всяческим скарбом. Стояла нестерпимая жара, в воздухе висели облака пыли, воды на всех не хватало.

Деникины наняли автомобиль, погрузили в него сумки, мешки и чемоданы. С трудом разместились сами среди этого вороха вещей. Марина, дочь Деникиных, сидела впереди, Ксения Васильевна и её дед — сзади. Рядом с ними, едва не вываливаясь из машины, пристроился Антон Иванович, на коленях у него дремал огромный рыжий кот, его неизменный любимец. Впрочем, я помнил, как Антон Иванович иной раз жаловался на своего баловня:

— Представляете, Дима, этот увалень и хитрец постоянно пытается отвлечь меня от работы. Я сажусь за стол, тут же появляется этот рыжий субъект, бесцеремонно разваливается прямо на моих рукописях и этак нагловато взирает на меня. Мол, хватит тебе заниматься ерундой, лучше поиграй со мной.

— Да взял бы да и согнал со стола этого негодника! — вступала в разговор Ксения Васильевна.

— Ну разве можно этак? — удивлялся Антон Иванович. — Ведь это живое существо. Кто-то из мудрых сказал: мы ответственны за тех, кого приручили.

— Ну тогда и не жалуйся!

По дороге мы пытались передохнуть в гостинице какого-либо городка, встречавшегося на пути. Увы! Все гостиницы были переполнены такими же, как мы, беженцами, не то что переночевать, но даже и перекусить не было возможности. Мы очень страдали от голода, хотя я заметил, что Антон Иванович, сам не бравший в рот ни крошки за весь день, чем-то подкармливает кота, да ещё и приговаривает ему тихонечко, что скоро они будут на берегу моря и уж там-то рыбы будет вдоволь.

Я видел, что особенно мучительно переносит тяжёлые условия Ксения Васильевна. Она и без того не отличалась крепким здоровьем, частенько прибаливала, а тут, в машине, ей всю дорогу пришлось сидеть согнувшись: колени к подбородку, за спиной тюк с подушками, под ногами чемодан с книгами... Кажется, бедная женщина не выдержала бы всех тягот переезда, если бы наконец в Шаранте не произошло чудо. Хозяйка местной усадьбы, француженка, узнала известного русского генерала и пригласила Деникина к себе немного передохнуть.

Переночевав, мы отправились дальше. Когда наконец нашему взору открылась нескончаемая череда прибрежных песчаных дюн, все приободрились. Мы были уже у цели.

С океана повеяло крепким и свежим морским воздухом. Стало легче дышать. Вскоре мы подъехали к роскошной вилле, стоявшей в окружении вековых сосен. Это была вилла родителей подруги Марины Деникиной.

— Кажется, мы спасены, — облегчённо вздохнул Деникин, выбираясь из машины и помогая Ксении Васильевне. — Вряд ли бои пойдут дальше Парижа.

— Антон Иванович, а не вернее ли предположить, что их непременно привлечёт это побережье?

— И это вполне возможно, — согласился Деникин. — Они могут расположить здесь свои части вплоть до испанской границы. Что ж, тогда нам придётся снова стать беженцами.

Так оно и получилось. Вскоре мы узнали, что немцы заняли Бордо. А встречаться с ними Антону Ивановичу ох как не хотелось! Ведь немцам прекрасно были известны антигерманские настроения русского генерала!

Вскоре было решено перебраться подальше от побережья — к небольшому озеру Мимизан. Природа здесь была восхитительная, чего нельзя было сказать об условиях жизни. Поселиться пришлось едва ли не на опушке леса в жалком бараке, построенном для немецких военнопленных прошлой войны. Удобств никаких: колодец и уборная за хозяйским курятником. Барак плотно заселён другими жильцами. Но Ксения Васильевна радовалась уже тому, что хотя бы есть электричество.

С первых дней мы почувствовали себя совершенно отрезанными от внешнего мира: ни радио, ни газет. Приёмничек, который был у Деникиных в Париже, по дороге случайно раздавили в тяжело нагруженном автомобиле. Жизнь, как часто говорила Ксения Васильевна, очень сузилась.

Что касается Антона Ивановича, то, как вше казалось, ему было по душе такое уединение. Он словно сбросил со своих плеч груз нескончаемых политических страстей и перепалок, освободил мозг от напряжённых дум и писательских изысков и теперь хотел хоть немного отдохнуть, отдаться природе и забыть обо всём прошлом. Он хорошо понимал, что такое блаженство продлится недолго, что и сюда вот-вот подберётся война, и потому дорожил каждый днём.

Особенно его привлекла рыбалка.

— Вы знаете, Дима, в чём чудодейственная сила рыбалки? Сидишь себе с удочкой, и одна-единственная мысль гложет тебя: клюнет или не клюнет? Центром притяжения всех твоих помыслов и желаний становится обыкновеннейший поплавок! И забываешь решительно обо всём: о мире, в котором живёшь, о том, что в нём происходит, о семье, о детях. Даже о самом себе! Странное и прекрасное чувство! Конечно же оно скоротечно, и стоит тебе смотать удочки и оправиться домой, как все треволнения мира вновь врываются в тебя как ураган! Но зато ты уже успел познать радость и беззаботность одиночества.

— Понимаю вас, Антон Иванович, хотя сам не увлекаюсь ни рыбалкой, ни охотой. Наверное, такие часы продлевают жизнь.

— Вот именно! — радостно подхватил Деникин. — К тому же рыбка — прекрасный продукт питания, и ох как кстати на нашем столе появится дымящаяся ароматная уха!

Однажды мне довелось видеть Антона Ивановича на рыбалке. Он неохотно взял меня с собой на озеро, потому что любил рыбачить только в одиночку, без шумных компаний, без традиционных выпивок под ушицу, сваренную на костре. Он очень дорожил уединением и особенно тишиной. И говорил мне, что даже пенье птиц в ближних рощах не было для него однозначно желанным: он на дух не переносил карканье ворон, пустую стрекотню сорок и даже полное неизъяснимой грусти кукованье кукушки. Всякий раз, когда она начинала куковать, выдерживая удивительно точный ритм, Деникин инстинктивно, помимо своей воли, принимался считать, как бывало в детстве, стремясь узнать, сколько ещё лет осталось ему жить на этой земле. И всякий раз выходило до обидного мало: хитрая кукушка неожиданно умолкала, и возникшая вдруг тишина вызывала печальные предчувствия.