Владимир Рынкевич - Мираж

— А у меня, Паша, денег нет. Только книжка Лондонского банка. Ты, помнится, тогда не стал эти чеки брать.

— Потому и не стал, что ходил бы теперь с такой же книжкой без гроша. А твоё золото?

— Золото у Марыси, а она... Наверное, навсегда разошлись.

— Значит, цель твоей жизни — Лондон. Я тебе пока фунтов сто выделю. Или николаевскими?

— Давай лучше валюту. А ты в Лондон разве не собираешься? Наверное, и генерал сейчас уедет.

— Тут бабы такую драму устроили. Анна Петровна уговаривала Зеноныча насчёт женитьбы, но ему нынче не до того. Он, как Наполеон, на Святую Елену собирается. А Катя на меня такую атаку вела! Едем за границу — и всё. У неё там капитал в банке, сестра замужем за англичанином-миллионером. Купим виллу и всё такое...

— Ат ы?

— У нас с братом другие планы.

— Секретно?

— Особой важности. Скоро узнаешь.

— А какой ужасный стал Харьков. Дождь, туман, на улицах одни раненые и нищие. А помнишь лето? Цветы, музыка, женщины, «Вперёд на Москву». Был мираж и растаял, — спокойно сказал Дымников.

Ещё не доехали до Таганрога, до Ставки, а капитан Макаров шепнул старшему брату:

— Полный порядок, Володя: я уговорил его — мы едем в Севастополь.

— За веб время службы Деникин никогда не принимал Май-Маевского так сердечно и дружески, как в день прощания.

— Владимир Зенонович, — говорил он, — мне неприятно было отзывать вас. Я долго не решался... У меня была мысль подчинить вам Врангеля. Но вы поймёте меня. Я это сделал в интересах нашего общего дела. Вам необходимо немного отдохнуть, а тогда снова приметесь за работу, мы снова будем вместе бороться за Великую Россию...

Они беседовали в уютной комнате отдыха. В дверь поскучал адъютант и доложил, что Главнокомандующего срочно просит Кутепов с фронта. Деникин извинился и вышел. Кутепов звонил из Харькова.

— Ваше превосходительство, — говорил он резко и требовательно. — Мне поручено оборонять Харьков, но в городе нет порядка. Дезертиры, мародёры. Прошу дать мне чрезвычайные полномочия по наведению порядка в городе вплоть до применения смертной казни на месте.

— Вы получили эти полномочия, — сказал Деникин, записывая что-то на календаре. — Вы знаете о замене Май-Маевского Врангелем?

— Знаю, Антон Иванович. Знаю и одобряю.

— Скажите, Александр Павлович, вы знали о... о безобразиях, которыми сопровождалась деятельность генерала Май-Маевского? О его запоях? О дискредитации армии и власти?

— Конечно, знал, Антон Иванович.

— Почему же вы не поставили меня в известность об этом во имя дела и боевого содружества?

— Вы могли бы подумать, что я наговариваю на командующего, чтобы самому сесть на его место.

— Александр Павлович, я всегда считал вас одним из самых порядочных офицеров нашей армии и теперь ещё раз в этом убедился.

В комнате отдыха разговор с Май-Маевским был продолжен. Говорили о тяжёлом положении на фронте, о предательском поведении Польши.

— Представляете, Владимир Зенонович, после стольких совещаний с польской миссией, после долгих детальных обсуждений Карницкий вдруг пишет в газете: «Что касается отношений к Добровольческой армии, то помощь в виде энергичной борьбы с русским большевизмом с удовольствием будет дана правительством, но за ней до сих пор к Польше не обращались».

— Возмутительно! — согласился Май-Маевский.

— А когда я напрямую спросил его, почему бездействуют польские войска на фронте против красных, он стал такое говорить... Будто бы в Варшаве считают, что я не признаю независимости Польши, что я не имею полномочий от Колчака...

В конце беседы решился вопрос о будущей жизни Май-Маевского:

— Антон Иванович, разрешите мне выехать в Севастополь, где я буду жить. А также, если возможно, прикомандируйте ко мне временно моего адъютанта и двух ординарцев.

— Пожалуйста, пожалуйста, с полным содержанием.

Вечером возбуждённый разговорами о предательстве поляков Деникин решил написать письмо лично Начальнику Польского государства Пилсудскому:

«Встретив некогда с чувством полного удовлетворения поворот русской политики в сторону признания национальных прав польского народа, я верил, что этот поворот знаменует собою забвение прошлых исторических ошибок и союз двух родственных народов.

Но я ошибся.

В эти тяжкие для России дни вы — поляки — повторяете наши ошибки едва ли не в большей степени.

Я разумею стремление к занятию русских земель, не оправдываемое стратегической обстановкой; вводимое в них управление, отрицающее русскую государственность и имеющее характер полонизации; наконец, тяжёлое положение Русской православной церкви как в Польше, так и в оккупированных ею русских землях.

Для меня совершенно ясно, что именно теперьсоздаются те основы, на которых будут построены на долгие годы международные отношения. И нынешние ошибки наши будут оплачены в будущем обильной кровью и народным обнищанием на радость врагам славянства.

Мне нет надобности доказывать вам, что непонятная для русского общества политика польского правительства может дать весьма серьёзную опору германофильскому течению, которое ранее у нас не имело почвы.

Я нисколько не сомневаюсь, что, если бы когда-либо такое течение возобладало, оно имело бы роковое значение для Польской республики.

Этого допустить нельзя.

Между тем восточная польская армия, успешно наступавшая против большевиков и петлюровцев в дни, наиболее тяжкие для русских войск, вот уже около трёх месяцев прекратила наступление, дав возможность большевикам перебросить на мой фронт до 43 тысяч штыков и сабель. Большевики так уверены в пассивности польского фронта, что на киевском и черниговском направлениях они совершенно спокойно наступают тылом к нему.

Правда, вот уже более двух месяцев польская военная миссия выясняет наши взаимоотношения... Но за это время обстановка на нашем фронте становится всё более и более тяжёлой. При таких условиях, казалось бы, не время спорить о компенсациях. Тем более, что в сознании честных русских людей счастье родины не может быть приобретаемо ценою её расчленения.

Станем на реальную почву: падение вооружённых сил Юга России или даже значительное их ослабление поставят Польшу лицом к лицу с такою силой, которая, никем более не отвлекаемая, угрожает самому бытию Польши и гибелью её культуры. Всякие заверения большевиков в противном — обман.

Русские армии Юга вынесут новое испытание. Конечная победа наша несомненна. Вопрос лишь в том, как долго будет длиться анархия, какою ценою, какою кровью будет куплено освобождение.

Но тогда, встав на ноги, Россия вспомнит, кто был ей другом.