Владимир Рынкевич - Наука умирать

Но в зале зашумели — одни высказывались за немцев, другие — против.

Сосед Дымникова, тоже корниловец, горячо доказывал:

— Немцы — бывшие враги, а этот дряхлый старичок заснул в 1915 году, а сегодня проснулся и пришёл сюда. Наших много за союз с Красновым и немцами. Нельзя упускать такую возможность — немцы сейчас бьют французов и англичан и нам помогут взять Москву.

— Некоторые сами переходят к Краснову, — сказал Дымников. — Один текинец из конвоя бежал к казакам в Новочеркасск верхом и заодно прихватил лошадь Деникина...

Алексеев продолжал говорить о нечестной политике немцев, об их огромных потерях во Франции, об истощении духовных и материальных сил германской нации, о страшном будущем России, если она пойдёт на союз с Германией: «Политически мы будем рабами, экономически — нищими...»

После него выступил Деникин:

— Была сильная русская армия, которая умела умирать и побеждать. Но когда каждый солдат стал решать вопросы стратегии, войны или мира, политического устройства государства, тогда армия развалилась. Теперь всё, по-видимому, повторяется. Наша единственная задача — борьба с большевиками и освобождение от них России. Но этим положением многие не удовлетворены. Требуют немедленного поднятия монархического флага. Для чего? Чтобы тотчас разделиться на два лагеря и вступить в междоусобную борьбу? Чтобы те круги, которое теперь, если и не помогают армии, то ей и не мешают, начали бы активную борьбу против нас? Чтобы 30-тысячное ставропольское ополчение, с которым теперь идут переговоры и которое вовсе не желает монархии, усилило Красную армию перед нашим предстоящим походом? Да, наконец, какое право имеем мы, маленькая кучка людей, решать вопрос о судьбах страны без её ведома, без ведома русского народа? Хорошо — монархический флаг. Но за этим последует естественное требование имени. И теперь уже политические группы называют десяток имея, в том числе кощунственно в отношении великой страны и великого народа произносится даже имя чужеземца — греческого принца. Что же, и этот вопрос будем решать поротно или разделимся на партии и вступим в бой? Армия не должна вмешиваться в политику. Единственный выход — вера в своих руководителей. Кто верит нам — пойдёт с нами, кто не верит — оставит армию. Что касается лично меня, я бороться за форму правления не буду. Я веду борьбу только за Россию. И будьте покойны: в тот день, когда я почувствую ясно, что биение пульса армии расходится с моим, я немедля оставлю свой пост, чтобы продолжать борьбу другими путями, которые сочту прямыми и честными.

Едва Деникин закончил, слова попросил Марков. Он сказал коротко и просто:

— От имени 1-й дивизии заявляю, что все мы верим в своих вождей и пойдём за ними.

Расходились без особых разговоров — ещё не осознали, что значило это совещание и как от него зависит будущее армии, жизнь и смерть каждого добровольца.

Мушкаев спросил Дымникова:

— Чем всё это кончится?

— Дураки никогда не побеждают. Жаль, что вместе с ними погибают умные.

28 мая командир отряда охраны Руденко стоял у входа в Екатеринодарский театр, где открывался 3-й Чрезвычайный съезд Советов Кубани и Черноморья. Его подчинённые проверяли пропуска делегатов и строгими тёмными шеренгами ограждали тротуары. Винтовки со штыками у ноги, новые форменки, открывающие полосатые треугольники тельняшек, ленты бескозырок, сверкающие бляхи с якорями на поясах, клёши в пол-аршина. Делегаты одеты по-разному, но почти все по-военному: гимнастёрки, казачьи шаровары, френчи, сапоги, черкески... Начальство подъезжало на автомобилях — члены ЦИК, Чрезвычайного Совета обороны, народные комиссары республики... Подкатил трескучий, извергающий бензиновый дым закрытый большой автомобиль, и Руденко встрепенулся, как в бою, когда вдруг атакуют, откуда и не думал: из машины вышел Автономов. За ним Сорокин и Гумённый.

Рванулся к громыхающим входным дверям, расталкивая делегатов, коротко бросил матросу-контролёру: «Леха, командуй». Вошёл в вестибюль, где почему-то сразу все громко говорили, прошёл в кассу. Там у телефона сидел с газетой дежурный матрос.

— Звонит машина? — спросил его дежурный. — Давай в ЦИК. Полуяну.

Тот набрал номер, ему ответили, и он доложил:

— Нету Полуяна — уже к нам поехал. Чего сказать?

— Всё. Отбой.

Руденко сел, закурил папиросу, напряжённо задумался. Резко открылась дверь, ворвался матрос, громко объявил:

— Олег, давай на мостик — сам Полуян вызывает.

Сам председатель Совета народных комиссаров Кубанской республики. Он стоял в вестибюле и с начальнической поощрительной улыбкой приветствовал прибывающих делегатов. Рядом — два казака охраны. И Полуян — казак. Недоверчивый взгляд исподлобья, казачьи усы. Ещё и тридцати нет, а он — самая высшая власть на Кубани. Хотя почти все здешние начальники в таком возрасте: и Сорокин, и Ивницкий, и предатель Автономов.

«А если не предатель? Тогда хана тебе, Олег», — подумал Руденко, но привычно поправил маузер на поясе, подошёл, стараясь выглядеть спокойным. Полуян поздоровался за руку, с той же дежурной улыбкой. Выходит, всё в порядке? Но Автономов-то...

— В кассе располагаешься, командир? — спросил Полуян.

— Там телефон, Ян Васильевич. Хотел с вами разговаривать.

— Пошли в твой кабинет — поговорим. Время ещё есть.

Зашли в кассу, Полуян оставил своих казаков за дверью. Руденко отправил матроса на помощь контролёрам. Сели за столик. Полуян уже не улыбался, и из-под усов губы его виднелись тонкой полоской. Обычное выражение его лица: недоверчивый взгляд, брезгливая гримаса.

— Проверили мы делишки нашего командующего, товарищ Руденко. Продажной сволочью оказался. И Гумённый. Ездили в Кисловодск и переговоры вели с генералами и с кубанским бандюгой Шкурой. Чтобы нас всех арестовать, а потом — сам знаешь. Спасибо тебе, дорогой товарищ красный моряк, что открыл нам глаза.

— Но он же здесь! И Гумённый с ним. На съезд приехал.

— Всё тебе объясню. Если бы его сейчас взяли, могло быть волнение в полках. Он же вроде кадетов победил, город отстоял. Как же, отстоял. Уже эвакуацию начал. Ежели бы главного зверя, Корнилова, не прикончили наши артиллеристы, Автономов отдал бы кадетам город. Да. А брать его сейчас нельзя. На съезде должны объединение с черноморцами подписать, а тут заваруха начнётся. Потому советовались ночью с Царицыным. Там Орджоникидзе наш начальник. Решили: временно отстранить от командования за невыполнение распоряжений ЦИКа — были случаи. И Орджоникидзе сделал вызов Автономову в Москву к Троцкому. Утром мы собирались в ЦИКе, вызвали Автономова, и всё прошло спокойно. На съезд разрешили приехать — попрощаться с товарищами. Ну, здесь за ним глаз да глаз.