Евгений Карнович - Пагуба

— Надеюсь, что мы услышим много интересного о России от этого почтенного старца, — подшепнул королю по-французски стоявший за его креслами министр.

Майор, войдя в королевский кабинет, тотчас же убедился, что он опоздал приехать в Берлин не более и не менее как на целое царствование. Вместо табачного запаха, которым при предшественнике Фридриха несло во всех дворцах, как в казармах и в кордегардии, длинный нос майора защекотало тонкое благовоние французских духов, до которых король был большой охотник. Изумился старик майор, увидев короля не в военном мундире, как он ожидал, и не в форменной прическе. На Фридрихе был надет гродетуровый светло-сиреневого цвета французский кафтан изящного покроя; ноги его, вместо лосины и кожи, обхватывали узкие панталоны из такой же материи, как и кафтан, и шелковые чулки. Вместо ботфорт со шпорами были надеты легонькие башмачки с блестящими пряжками, а на голову надет высокий, зачесанный по-модному парик, посыпанный душистою пудрою. Вместо черного, в виде ошейника, туго затянутого по горлу галстука, на шее у короля было небрежно завязано батистовое с кружевами жабо. Из-под кружевных манжет виднелись небольшие, белые, точно дамские, руки, и нежность их — к крайнему прискорбию майора — как будто обличала, что его величество никогда не изволил заниматься тогдашнею сложною проделкою ружейных приемов. Умная и привлекательная наружность с едко-насмешливою улыбкою на тонких губах отнимала всякую мысль об его воинственном задоре. Короче сказать, перед майором не явился не только какой-нибудь военачальник, но даже хоть хорошо вышколенный фендрих, то есть прапорщик, а просто-напросто щеголь, способный только вертеться в гостиных, но никак не выступать на вахт-парадах.

«Неужели же мне, старому служаке, придется стать под знамена такого вертопраха?» — с огорчением думал майор, смотря на короля и на всю его обстановку и видя, что в кабинете Фридриха нет ни форменных тростей, ни эспантонов, ни шпаг, ни палашей, ни касок, ни шишаков, а везде разбросаны только книги, рукописи, листы нотной бумаги, а несколько флейт было разложено на столах и на пюпитрах.

Прежде чем майор успел прийти в себя от нашедшего на него столбняка и отрапортовать о себе его величеству, король заговорил с ним.

— Мне очень приятно, господин майор Шнопкопф, — сказал он и, не окончив начатой фразы, вскочил с кресел.

— Pardon, cher maior, — скороговоркой проговорил король, ласково дотронувшись до руки майора, — un seul moment? — Король поспешно взял с пюпитра флейту.

— Представьте, господа, — обратился он к бывшим в его кабинете лицам на французском языке, на котором он говорил обыкновенно, а в забывчивости начинал разговор и с теми, которые не знали этого языка. — Представьте себе, я промучился целое утро, все хотел схватить мотив, который у меня отзывался в ушах, но которого я никак не мог уловить. Теперь он мне попался, и уж я его не выпущу. — И король начал насвистывать на флейте.

Затем он подбежал к столу и начал быстро чертить ноты на разграфленной бумаге. Все, кроме Шнопкопфа, подошли к королю и, наклонившись над столом, стали смотреть, как его величество пестрил бумагу нотными знаками.

— Теперь, синьор Канелли, я попрошу вас разыграть этот мотив, — сказал Фридрих, кладя ноты на пюпитр и подзывая к нему своего коллегу по музыкальным упражнениям.

Сам король тоже взял флейту и, глядя на ноты из-за плеча итальянца, принялся слегка аккомпанировать ему, выбивая ногою такт. Оказалось, что дело пошло на лад.

Фридрих самодовольно посмотрел на присутствовавших и положил на стол флейту, а итальянец объявил, что мотив этот превосходит все, когда-либо им слышанные, и что если его величество позволит, то он на этот мотив напишет прелестнейшие вариации.

«Да какой же это король? — думал майор, глядя на спешные музыкальные упражнения его величества. — Это какой-то флейтист! Ему, если уж хочет быть музикусом, следовало бы, как человеку военному, играть военные сигналы на рожке или упражняться на барабане, а он взялся за флейту! Чудак!.. И какие у него странные порядки, — продолжал мысленно удивляться майор, — не дал даже мне отрапортовать о себе, как должно по военному уставу, а потом вдруг вздумал извиняться передо мной. Пусть бы он так делал, как король, — на то его добрая воля, — но ведь на нем есть еще и генеральский чин, так разве можно так дружески обходиться с майором, когда тот является к старшему в чине? Просто ни на что не похоже! Такому молодцу, как он, нельзя отдать в команду даже одного плутонга; он все там сейчас напутает, расстроит и приведет в полнейший беспорядок».

В то время, когда так рассуждал сам с собою старый служака, король сел снова в кресла.

— Я сказал вам, господин майор, что мне приятно вас видеть, и еще приятнее будет зачислить вас в мою королевскую службу. Генерал фон Бюлов сделал мне о вас самые лестные отзывы. Скажите мне, отчего вы оставили русскую службу?

— Не я оставил ее, ваше величество, а она оставила меня, — сказал с горестью майор.

— По каким же причинам?

— Насколько я догадываюсь, вследствие доносов. Я с откровенностью солдата говорил, что способ воцарения нынешний государыни был исполнен в противность военному уставу. Я не говорил ничего, когда солдаты пошли против герцога Курляндского, — на нем не было никакого военного чина, и они должны были арестовать его, так как распоряжение об этом шло от их высшего начальника, фельдмаршала графа Миниха. Но когда солдаты осмелились пойти против генералиссимуса, то это уже было невероятным нарушением всякой дисциплины.

— Вы рассуждаете, любезный майор, весьма основательно, но, к сожалению, рассуждениям майора, — сказал король, обращаясь к присутствовавшим, — недостает житейской, а отчасти даже и отвлеченной философии. Вы, господин майор, получите соответствующее вашему чину, вашим боевым подвигам и вашим способностям. Вы можете считать себя обеспеченным до тех пор, пока я живу. Но если на поле сражения меня заденет ядро или пуля, то не пеняйте на меня, — добавил, усмехнувшись, король, — я никак не могу ручаться перед вами за моего преемника.

Майор порывался было благодарить его величество, но, видя во Фридрихе не только государя, но и высший военный чин, он не смел нарушить строгость воинских порядков и потому, выслушав, держась навытяжку, милостивое заявление короля, повернулся молча налево кругом и вышел из его кабинет тем же мерным военным шагом, каким вошел туда.

Выходя из Монбижу, майор проходил ту длинную, узкую, с низким потолком залу, в которой при отце и предшественнике Фридриха II заседала так называемая «Tabak-Collegium». Здесь — как это можно видеть и ныне — кругом продолговатого стола расставлены были простые с твердыми, обтянутыми кожею подушками, крашеные кресла, а на столе перед каждым креслом стояла большая пивная кружка и разложено было несколько трубок. И какое разнообразие представляли эти курительные снаряды! Здесь были и глубокие глиняные и фарфоровые, с коротенькими чубуками трубки, и большие пенковые, с костяными и янтарными мундштуками, а также чубуками из черешни, яблони и т. п. В этой прокопченной табаком зале во время Фридриха-Вильгельма собирались его сподвижники и труженики вахт-парадов, смотров и разных строевых упражнений и выправок. Здесь они пили вино и сосали трубки, набитые голландским кнастером, от которого в комнате дым стоял коромыслом и выедал глаза непривычным людям. Здесь под председательством короля велась чрезвычайно занимательная и назидательная беседа. Говорили, например, о том, что нигде так отлично не вытягивают носки, как в полку графа Бранденбурга; что хуже всего делают полуоборот в полку Шлейница; что нигде нельзя лучше увидеть «равнение по косам», как в полку Шмицдорфа, то есть что если заглянуть сбоку в зад выстроенного фронта, то окажется, что у всех солдат концы кос лежат на одинаковом уровне, чего можно было достигнуть только после чрезвычайных хлопот, усилий и самого напряженного внимания. Здесь старые генералы придумывали новую пригонку амуниции не для удобства и облегчения солдата, а для придания лучшего вида фронту, напяливали на самих себя ранцы, примеряли тесаки и патронные сумки, натягивали себе на ноги краги, а их товарищи отмечали мелком, что казалось мешковатым и сидело не так плотно и красиво, как бы следовало.