Садриддин Айни - Рабы

— Завтракать!

Колхозники сходятся к грудам хлопка, ссыпают сюда из мешков собранный хлопок, отряхивают халаты и платья. Присаживаются над ручьем вымыть руки, поплескать прохладной водой на усталые лица.

Вдалеке одиноко продолжала сбор Фатима. Она наклонялась от куста к кусту, словно не слышала бригадирского зова.

— Завтракать, Фатима!

— Я здесь поем, за работой!

— Иди, Фатима! Не бойся, не отстанешь.

Соревнование между колхозницами давно стало повседневным делом. Труд стал увлекательным, как игра, как состязание. Каждой хотелось выйти в первые ряды сборщиц. Фатима занимала первое место, собирая хлопок быстрее других, и дольше других оставалась в поле.

— Не боюсь сама отстать! — крикнула Фатима. — А хочу, чтоб вся наша бригада вышла вперед!

— Выйдем, Фатима! Не бойся! Иди к нам!

Их разговор звенел над полем, слышный далеко вокруг. — Бригада выйдет, я не боюсь! Бригада выйдет, а я хочу, чтоб весь колхоз наш вышел на первое место!

— Выйдет, Фатима! Не бойся! До сих пор выходил и теперь выйдет!

В соседних бригадах прерывали завтрак, слушая разговор двух колхозниц.

— Я знаю! Я за колхоз не боюсь! А я хочу, чтоб весь район наш вышел на первое место.

— Позавтракай с нами, Фатима! Чего ты, право? Что ж, наш район хуже других, что ли? Выйдем, Фатима. Не бойся!

— А республика наша выйдет? Ты же подписывала соревнование. Мы ж соревнуемся с Азербайджаном. Мы же боремся за полное обеспечение нашего социалистического государства своим хлопком, за полную независимость Советского Союза по хлопку!

Кутбийа сидела за скатертью, разостланной среди раскидистых тенистых кустов хлопчатника. Прислушиваясь к этому перекрику, Кутбийа сказала:

— Красные слова, в духе времени! — Она опустила глаза, вытаскивая шелуху хлопковых коробочек, забившуюся под ногти, а кое-где занозившую ее нежные пальчики. — Подлаживается под требование времени.

Мухаббат удивленно обернулась к Кутбийе:

— Что ты говоришь? Зачем ей подлаживаться? Она сама комсомолка. Она уж три года работает в колхозе. И все это время работает как ударница. Она хороший инициатор и организатор. Хорошо б другим равняться на нее. Вот что я скажу тебе, Кутбийа!

Вытирая платочком каждый палец, Кутбийа ответила:

— Может быть. Все равно: не нравится мне эта Фатима!

— Может быть, ее руки не так тонки и нежны, как у тебя! Если она пожмет твою руку, тебе покажется — ее рука жестче хлопковой шелухи.

Одна из девушек засмеялась:

— Если такой грубой покажется ей рука комсомолки, какой же кажется ей рука комсомольца?

Мухаббат многозначительно сказала:

— Там другое дело! Там грубая рука привела к советскому загсу, к красной свадьбе, в духе времени, — это могло не так понравиться, как понадобиться.

Кутбийа нетерпеливо поднялась, отошла к ручью и остановилась в тени ивы. Сняв беленький передник, сшитый специально для сбора хлопка, она отряхнула его, кончиками пальцев тщательно выбрала из него соринки, встряхнула и тогда лишь надела снова.

Она засучила до локтей рукава новенького сатинового платья, сшитого для этой работы и сегодня надетого в первый раз, потому что неудобно выходить на колхозную работу в шелковом.

Внезапно раздался голос Хамдама-формы. Кутбийа вздрогнула от неожиданности.

Хамдам подошел к сборщицам.

— Отдыхаете, тетя Мухаббат? Устали? Надо беречь силы, не растрачивать их зря.

И, не дожидаясь ответа, прошел к ивам, где стояла, как манекен в магазине готового платья, неподвижная, прямая и опрятная Кутбийа.

Взяв ее восковую, бескровную, узкую ручку, Хамдам пожал ее.

— Берегите себя, милая Кутбийа. Не напрягайтесь через силу.

Она молчала, глядя на него.

— Жаль мне этих ручек. Вы их портите работой.

— В них и так уж не осталось силы. Но что ж мне делать? Надо ведь! Он ведь заявил: «Я не могу жить с женой, которая в такое горячее время отлынивает от работы. Если хочешь жить со мной, работай со всеми, или оставайся мещанкой, но тогда — прощай».

Одна из девушек, заметив, как крепко держит Хамдам руку Кутбийи, сказала, обернувшись к Мухаббат:

— Видно, рука Хамдама-формы для нее не груба. Мухаббат посмотрела в сторону ив:

— Его рука как раз по ней. Дочь кулака Уруна-бая вполне бы подошла для Урун-баева подкулачника. «Теленок с телкой старинные друзья». Жалко Хасана-джана. Запутался в этих руках и себе жизнь испортил, и Фатиме разбил.

— А что Хасан? Как там у него? Ведь его во вредительстве обвиняют.

Мухаббат нахмурилась:

— Обвиняет-то кто? Шашмакул. Тоже — обвинитель! А я уверена, что никогда Хасан-джан намеренно не сделает вреда колхозу. Уверена! Но я не удивлюсь, если из-за этой самой Кутбийи он влипнет в какую-нибудь беду.

Но девушку беспокоила судьба Хасана:

— А теперь-то он под судом или нет?

— С ответственной работы его сняли. Но из комсомола не исключили. Учли, что родом он из рабов, что отец его, Эргаш, — красный партизан. Решили подождать, посмотреть, как он дальше будет работать.

— А я недавно слышала, что его будут судить.

— Недавно из политотдела приезжал Кулмурад и заявил, что, кто бы ни был человек, если есть на него подозрение, нужно раскрыть его лицо, нужно дело доследовать до конца. А если при этом доследовании докажут связь Хасана с тем делом, если установят вину Хасана, тогда и он пропадет, и этой «моднице» несдобровать.

Весь этот разговор не ускользнул от острого слуха Хамдама. Он решил, что колхозницы шепчутся о нем и о Кутбийе.

Не выпуская ее руки, он, засмеявшись, повернулся к Мухаббат:

— Вот разговариваю с дочерью старого моего хозяина. А она, вижу, стала женой активиста-комсомольца и позабыла своего старинного слугу. И не смотрит на меня, не хочет меня знать!

И, снова обернувшись к Кутбийе, зашептал ей:

— Раз он так ставит вопрос, уходи от него скорей. До каких пор, боясь посторонних глаз, будем по темным углам прятаться? Давай скорей распишемся и начнем жить официально.

А Кутбийа, заметив, что бригада пошла собирать хлопок, облегченно вздохнула и ответила:

— Надо еще немножко подождать.

— Чего подождать? Я свои обещания выполнил. Хоть совсем разрушить колхоз я пока не смог, но вред нанес большой. Хасан тоже выбит из седла, — к нему теперь нет уважения, нет у него авторитета. Если теперь от него уйдешь, тебя никто не осудит. А когда мы будем вместе, нам вдвоем и наше дело легче делать.

Кутбийа нежно погладила ладонь Хамдама. Осторожно, вкрадчиво высвободила свою руку. Потянув руку Хамдама вниз, она сказала:

— Сядь.

И села сама, прислонившись к дереву. Хамдам сел перед ней на влажную землю. Он положил ее руки к себе на колени и ласково гладил их.

— Я измучился, ожидая тебя.

— У меня у самой нет терпения ждать. Но что же делать? Надо еще потерпеть.