Борис Карсонов - Узник гатчинского сфинкса

Губернатор сидел за столом и поигрывал на почти пустом зеленом поле костяным ножом для резки бумаги, а Коцебу стоял у незакрытого окна, выходившего на пустынную улицу и наблюдал, как подле деревянного забора, у канавы, купались в пыли куры.

— Прямо сейчас?

— А зачем тянуть? — сказал губернатор, выходя из-за стола. — Вот хорошо заточенное перо, вот ваши любимые китайские чернила, а вот отличная бристольская бумага. Прошу.

Прочитав написанное, губернатор убрал бумагу в ящик и несколько раз прошелся по кабинету.

— Как служит у вас итальянец? Да, да, Росси?

— Парень расторопный и, как вы и предупреждали, большой пройдоха. Наверное, в моем положении иметь такого слугу — большая удача.

— Возможно, возможно. О вашем слуге я ничего не знаю. Это ваша инициатива…

— Моя инициатива?

— Да, лично ваша. А теперь я прошу вас завтра же отправиться в место вашей ссылки, в Курган.

— Завтра? Так неожиданно?

— Сожалею, но ничего поделать не могу. Ваше пребывание здесь порождает много толков и слухов… А там, где слухи, там и доносы.

— Доносы?

Губернатор с улыбкой развел руками, давая понять, что удивляться тут нечему. Скорее, наоборот, странно, если бы их не было.

— Дмитрий Родионович, я, прямо сказать, в растерянности. Нельзя ли мне еще остаться хотя бы на два дня. Мне же нужно кое-что закупить здесь, чего в Кургане просто не найти. Надо распорядиться каретой…

— Конечно-конечно! И постарайтесь уложиться в два дня.

— Я поеду в сопровождении полицейского чина?

— Таково общее положение.

— В таком случае, нельзя ли назначить ко мне унтер-офицера Андрея Ивановича Тюкашева?

— Охотно!

— А можно ли встретиться с Киньяковым?

Губернатор пожал плечами.

— Я бы не рекомендовал. Я знаю этого молодого человека, признаю его достоинства и сам при случае охотно беседую с ним, но… он на худом счету у правительства, и общение с ним считается предосудительным…

Вечером, услышав шум докторской пролетки, Коцебу выскочил к нему на улицу.

— Вы знаете?

— Знаю! — коротко сказал доктор Петерсон. — Опасения губернатора оправданы. Почему торчит тут Щекотихин? Почему не возвращается в Петербург? Уж не имеет ли он секретное поручение шпионить за вами?

— Право, доктор, мне не приходило такое в голову.

— Поэтому-то вы и здесь! — назидательно сказал Петерсон.

— Если я правильно уразумел, то Росси я могу взять с собою в Курган?

Они стояли на дороге, но все-таки доктор оглянулся и прошептал:

— Можете. Но помните, Август, что губернатор ничего этого не знает. Не знает! Вы берете его частным образом, и потому он не будет записан в вашем паспорте…

Пьетро Росси! Или, как все его тут величали, — Петр Русс! Неудавшийся корсар. Он заявился к Коцебу на третий или даже на четвертый день приезда. Невысок, плотен, смугл. Движения свободны, порывисты, точны. Тонкий нос с горбинкой, худощавое, слегка вытянутое лицо с круглыми и черными живыми глазами, длинные, перехваченные сзади кожаным шнурком прямые волосы. По тонкому, вдохновенному лицу — аристократ. Но парусиновая морская роба?

— На каком языке вы предпочитаете говорить? — скромно спросил нанимаемый в услужение Петр Русс, удобнее усаживаясь на длинной скамье.

Коцебу не ожидал такого вопроса и с ответом замешкался.

— Отлично, — пришел к нему на помощь будущий слуга, — итальянский и русский будут у нас на десерт, а теперь поговорим на французском.

И вправду, шельма заговорил на отличном марсельском диалекте.

— Моя жизнь, сеньор, пряма, как рея. Лет двадцать тому назад я служил на российском флоте в Херсоне. А было мне чуть более двадцати — одним словом, салажонок. И замыслили мы не более и не менее, как во время выхода нашего военного фрегата в море завладеть им и, прорвавшись через два пролива — Босфор и Дарданеллы, — уйти пиратствовать в океан.

— Пиратствовать?

— На морских путях к Ост-Индии или Америке. В худшем случае мы могли рассчитывать на Азильное право… Я был марсовым на фок-мачте. Мой напарник, Пазелла — Рваное Ухо, выдал нас. И вместо знойных женщин и бочек рома мы получили кандалы и прямехонький курс на Nord Nord Ouest — Maestro tramontana!..

— Чем могу вам служить?

Пьетро расхохотался. Смеялся долго от души, как смеются люди здоровые и с чистой совестью.

— Если вам надо сшить сапоги, сеньор, — сошью, могу делать сосиски, предложить янки-хашш или испечь хлеб. Могу даже, пардон, познакомить с дамой…

Сошлись на том: Коцебу платит ему три с полтиною в месяц и полный стол.

В эти последние дни Росси был незаменим. Закупали необходимые вещи и провизию: сахар, кофе, чай. Не забыли и бумагу с перьями. Через Росси Коцебу установил связь с Киньяковым. По обыкновению, они записочками назначали встречу у какого-нибудь магазина и фланировали перед витриной, якобы привлеченные товарами.

В последний день, на встрече у роскошного магазина Корнильева, Киньяков заметил на противоположной стороне улицы, на деревянной скамье под старым тополем, некоего господина, лузгавшего семечки, с какой-то дворовой девкой. Господин этот, с лошадиным обличьем, одетый в поддевку простолюдина, показался ему весьма знакомым. Но где и когда он мог его знать? Потом он вспомнил, что когда-то видел его вместе с Катятинским выезжавшим из тюремного замка… Да, да! Сомнений быть не могло. Только тогда он был в синем мундире и на лошадиной голове его красовалась фуражка с двуглавым орлом.

— Август, — с напускным равнодушием спросил Киньяков, — говорили вы кому-нибудь о нашей встрече?

— Боже упаси! — горячо прошептал Коцебу. — Помимо Росси, о ней не знает никто.

— Конспиратор! — похвалил его Киньяков. — Кстати, я давно у вас хотел спросить: кто вам рекомендовал Росси?

— Губернатор. Я обратился к нему с просьбой найти такого человека, который мог хорошо знать здешнюю страну и русский язык. И он не ошибся. Росси для меня — настоящая находка…

— Дай-то бог вам удачи, Август, — сказал Киньяков, — только будьте трижды осторожны…

— Я знаю русскую пословицу: береженого бог бережет.

— Отлично, Август, именно это я и хотел пожелать вам! А книги я ужо пришлю.

Пришел государственный человек с большою медного бляхою на груди и сумкой желтой кожи на левом боку — сенатский курьер Александр Шульгин.

— Не забыл я проститься, Федор Карпыч. С богом вас!

Ах добрая душа! Ах простяга-парень!

— Вот пакет. В нем двенадцать писем: одно жене, другие моим самым преданным друзьям в Германии и России. Вручите его, пожалуйста, моему старинному другу, негоцианту в Петербурге, господину Грауману. Адрес на пакете. От него вы получите за свой труд 50 рублей.

— Не сумневайтесь, доставлю, — сказал Шульгин, и пакет исчез в его отощавшей сумке. (В скобках заметим, что он сдержал свое слово.)