Владимир Балязин - Охотник за тронами

И платили потомки императора Августа ордынский выход. Сами собирали его и с поклонами вручали ханским баскакам [42] Баскак — представитель монгольского хана в завоеванных землях, как правило, баскаки контролировали местные власти. . С тех пор перестали европейские короли искать невест на Москве. Кому лестно брать себе в жены дочь татарского раба, хотя бы и носил этот раб на себе жемчуга и алмазы? И в Московию дочерей своих христианские государи из иных стран не отдавали. И потому женили Ивана Васильевича на соседке — тверской княжне Марии Борисовне.

Мария Борисовна была обручена с семилетним Иваном Васильевичем, когда самой ей сравнялось пять лет. Через пять лет двенадцатилетний мальчик и десятилетняя девочка были повенчаны и стали мужем и женой. Однако супружество оказалось безрадостно, и хотя прожили они вместе полтора десятилетия, судьба послала им всего-навсего одного ребенка — царевича Ивана.

Мария Борисовна умерла двадцати пяти лет. Иван Васильевич долго не женился: ждал, рассчитывал, прикидывал.

Наконец выбор был сделан. Иван Васильевич прослышал, что в Риме, при дворе папы Сикста, живет бедная сирота из рода Палеологов [43] Палеологи — династия византийских императоров в 1261–1453 гг., основанная Михаилом VIII (никейский император с 1259 г.). Последний император — Константин XI (1403–1453), погиб при обороне Константинополя от турок. Племянница Константина XI — Зоя (Софья) (?–1503) вышла замуж за Ивана III Васильевича в 1472 г. Брак великого князя Московского с Софьей Палеолог способствовал провозглашению Русского государства преемником Византии. . Издалека донеслись слухи, что племянница последнего византийского императора Константина XI Драгаса набожна, молода, хороша собою и твердо держится древнего византийского благочестия. О том же поведал великому князю и появившийся в Москве грек по имени Юрий.

Иван Васильевич вдовел уже четвертый год. Посоветовавшись с матерью, митрополитом и ближними боярами, велел ехать в Рим монетному мастеру Ивану Фрязину — поглядеть на невесту, послушать, что говорят о ней люди, чего не скажут — выведать…

Михаил Львович ехал, закрыв глаза, но не спал — вспоминал, думал, снова вспоминал. О том, как Зоя Палеолог ехала в Москву, ему рассказывал веселый старик — профессор университета в Болонье Франческо Филельфо, седой, краснолицый, шумный любитель вина, женщин, музыки и стихов. «О, Микеле, — говорил Филельфо, и старческие глаза загорались от приятных и радостных воспоминаний, — это был великий двухнедельный праздник, один из самых больших в Болонье! Когда принцесса Зоя проезжала через город, все жители вышли на улицы. Стояло прекрасное лето. Не знаю, чего было больше — цветов или улыбок, вина или песен. Наш университет встретил Зою шуточным представлением. Трудно вспомнить, о чем говорили артисты, помню только, все смеялись до слез, и счастливая, веселая Зоя — больше других. Она всем понравилась — черноглазая толстуха и хохотушка. В ней не было ничего царского, и мы все жалели ее, когда она поехала дальше, в засыпанную снегами Московию».

Затем Михаил Львович вспомнил рассказ знакомого псковича, торгового человека, часто наезжавшего в Вильну и не раз привозившего ему разную мягкую рухлядь — шкурки куниц, соболей, лисиц, человека неглупого, приметливого, многим интересующегося.

«Осенью это было, Михайла Львович, — рассказывал псковитянин, — а вот месяц не упомню. Послал нас посадник к реке и велел тащить с собой сукна, ковры и ткани разные. Теми тканями мы изукрасили шесть великих насадов и пошли к гирлу озера, к Узменю. Там на берегу уже ждала нас царевна со многими людьми. Я сам возле нее не стоял — обступили ее великие люди, стали подавать ей рога с медом и кубки злащеные. Пила ли она, не видел, люди говорят, немножко пригубила».

Михаил Львович вспомнил, что спросил тогда купчину: хороша ли была царевна и сурова ли, и пскович ответил: «Лицом бела, кареглаза, ростом невелика. Одежа на ней царская — сверкала с ног до головы. Суровости не припомню, однако ж посуди сам — завтрашняя царица была среди нас, кто с ей насмелится шутки шутить альбо зубы скалить?»

И еще тогда понял Михаил Львович — в Болонье она была одной, в Пскове — совершенно другой.

В Болонье она прощалась с молодостью, зная, что никогда боле ни один из этих людей не увидит ее, и она никого из них боле не встретит. Во Пскове же вступала на землю своего нового царства. И не добрые веселые друзья были теперь вокруг нее, а завтрашние покорные подданные.

Михаил Львович принялся далее разгадывать, что чувствовала Зоя Палеолог в новой стране, что везла она на свою новую родину? Ведь в какой-то мере их судьбы сходились.

Она была полунищей иноземкой, вызволенной из благодатной Италии отцом нынешнего великого князя. Он стал обездоленным изгнанником, ехавшим к сыну этой смелой и предприимчивой женщины. «Как добилась она успеха?» — спрашивал себя Михаил Львович. И так как всегда верил в то, что фортуна подчиняется или уму или силе, оставалось выяснить, каким образом взнуздала и стреножила непокорную удачу кареглазая византийская царевна.

Зоя Палеолог приехала в Москву 12 ноября 1472 года и в этот же день обвенчалась с нетерпеливым тридцатидвухлетним женихом — худым, высоким, горбоносым. Вошла в церковь принцессой Зоей Палеолог, вышла великой Московской княгиней Софьей Фоминичной.

Она не принесла в приданое ни земель, ни золота. Она дала своему мужу призрачное право на византийский трон, не менее призрачное право на далекий Царьград — Константинополь, вот уже двадцать лет принадлежавший могущественным османам, перед которыми трепетала Европа, и — самый дорогой дар, не стоивший ровно ничего, — герб своих предков, императоров Византии, — двухголового когтистого орла.

Софья Фоминична привезла с собою две подводы книг и три десятка ловких, быстроглазых слуг. Вместе со слугами она привезла и привычные для них, но неизвестные здесь порядки полусказочного Царьграда. Бисером рассыпались по двору тонкие интриги, путаные отношения, двусмысленные слова, лукавые взоры, загадочные улыбки.

В первые дни жизнь ее все еще несла на себе печать противоречий. Она покуда чувствовала себя не венценосной царицей одного из величайших и богатейших государств мира, а бедной пансионеркой римских кардиналов.

Для того чтобы стать настоящей царицей, ей нужно было поднести великому князю такой подарок, какой не мог бы сделать ему никто иной в мире. Новая жена должна была родить Ивану Васильевичу сына. Сначала одного, а потом еще и еще, чтоб не боялся великий князь за судьбу трона и своей династии. А разве может быть спокоен государь, когда у него всего один сын, да и у того родной дядя, брат покойной матери, сам не прочь сесть на московский стол?