Фердинанд Оссендовский - Ленин

Этот страшный человек повторял его слова! Он — Владимир Ленин, размещая их в миллионах газет, листовок, плакатов и телеграмм стал создателем «чека», вождем этого бешенного, фанатичного безумца — Торквемады-Дзержинского и этой змеи из рядов жандармов, он стал их духовным отцом, воодушевлял их. Ему это стало понятно сразу, он обо всем вспомнил и осознал, воскресил в памяти статьи врагов, обвинявших в его том, что он распял, замучил, опозорил Россию.

— Так, как Федоренко — Дору!.. — подумал он.

Это его рук дело, а не Федоренко, Дзержинского и других, это он собрал под свои знамена пьяных от водки, крови и ненависти на половину монгольских дикарей, мстителей, безумцев, преступников, угрюмых каторжником и проституток… Он, только он — Владимир Ульянов-Ленин, а потому…

Улыбнувшись Федоренко, он дружелюбно ответил:

— Вы действительно верно служите пролетариату! Он не забудет отблагодарить вас, товарищи!.. Пока тяжело остаться безразличным…

— Мы уже привыкли, — прошипел Дзержинский. — Все более широкие круги населения признаются врагами Совнаркомом, поэтому нам приходится спешить, чтобы успеть… успеть за вами, товарищ!

— Да, да! — шептал, кивая головой, Ленин, стараясь сохранить спокойствие и любезную улыбку на желтом монгольском лице.

Сопровождаемый Дзержинским, Федоренко и патрулем он вернулся к машине и поехал в Кремль.

Его поджидал секретарь.

— Важные сообщения от нашей делегации, ведущей переговоры о мире, — сказал он, протягивая несколько телеграмм.

Ленин сел за стол и принялся читать депеши Троцкого, хмуря при этом брови и потирая лоб. Вести не были радостными. Германия выдвинула, еще более тяжелые требования. Член российской делегации, бывший царский генерал Скалон, лишил себя жизни, оставив полное обвинений письмо.

— Я отвечу завтра, после заседания Совета, — шепнул Ленин. — Прошу созвать его на 8 часов утра.

Секретарь вышел, но вскоре снова постучал в дверь.

— Товарищ Дзержинский прислал мотоциклиста с письмом, — сказал он, войдя. — Ему нужен немедленный ответ.

Ленин открыл протянутый секретарем конверт и достал из него красный лист бумаги со смертным приговором гражданке Ремизовой, у которой перед покушением жила Дора Фрумкин. На отдельном листе председатель «чека» писал, что приговоренная попросила о милосердии товарища Ленина. Дзержинский советовал отказать, так как связь между казненной Фрумкин и гражданкой Ремизовой не вызывала сомнений.

— Ремизова?… Ремизова? — повторил Ленин. — Когда я слышал эту фамилию…

Он пожал плечами и написал на красном листке два слова: «Приговор утверждаю».

Секретарь покинул кабинет.

Ленин ходил по комнате. По телу пробегали судороги, чувствовался пронзительный холод. Он не мог успокоиться.

— А не выпить ли горячего чаю… — подумал он.

Стрелки часов приближались к 4 пополудни. Метель не прекращалась. Она хлестала по окнам, шелестела по стенам, завывала в трубах.

Ленин старался ни о чем не думать. Он знал, что его сейчас же охватят сомнения, родившиеся под крышей «чека». Ему, тем временем, необходимо было оставаться твердым, бескомпромиссным и спокойным, потому интуиция подсказывала, что предстоит очередной бой в Совете комиссаров. Он уже начал обдумывать план своего выступления и способы убеждения наиболее упорных товарищей, как вдруг заметил лежавший на полу конверт от письма Дзержинского. Подняв его, он прочитал красную надпись: «Всероссийская, чрезвычайная следственная комиссия по делам контрреволюции, саботажа и спекуляции».

— Следственная комиссия? Чека, — улыбнулся Ленин, пожимая плечами. — Нет! Это неизвестная до сих пор форма юстиции. Это перчатка, брошенная нравственности всего мира! Обвинитель и — одновременно судья и палач!.. Это не уместится ни в одной юридической голове Запада! А у нас, в «святой» России, пройдет! Не зря полицмейстер Богатов рассказывал, как крестьяне сами обвинили цыгана и Татар в похищении коней, сами осудили их на смерть и наказали, забивая жердями и отдавая на съедение муравьям! Крестьян это не удивит, а мне они сейчас нужны больше всего!

Он громко рассмеялся и перебирал конверт пальцами. Через мгновение он заметил, что внутри его лежит маленький, смятый обрывок бумаги. Развернув его, он в ужасе вскрикнул. Это был листок, на котором три месяца назад он написал Елене Александровне Ремизовой разрешение обращаться к нему лично по каждому вопросу…

— Ремизова! Елена… Ремизова.

Золотистая, склоненная над вышивкой головка, голубые, полные доброго блеска глаза… страстные, посылающие его на месть за погибшего брата губы… Это она просила его о милосердии? Он бросился к телефону и набрал номер «чека». Дзержинский долго не подходил к аппарату. Наконец Ленин услышал его голос.

— Прошу пока приостановить исполнение приговора в отношении Ремизовой и завтра же связаться со мной! — крикнул он запыхавшимся голосом.

Дзержинский не отвечал. Вероятно, просматривал бумаги. Ленин отчетливо слышал их шелест.

— Гражданка Ремизова Елена Александровна фигурирует в деле о покушении 1 января текущего года; обвиняемой доказано, что в ее квартире в Петербурге на улице Преображенской под номером 21, находилась исполнительница покушения, гражданка Дора Фрумкин. Гражданка Ремизова приговорена к смерти через расстрел, — медленным голосом читал Дзержинский.

— Задержите исполнение приговора до завтра… — снова крикнул Ленин.

— Несколько минут назад мне сообщили, что приговор приведен в исполнение. Вот я читаю: Ремизова, номер 1780, переведена из Петербурга в связи с…

Ленин бросил трубку и заревел:

— Проклятие… Проклятие!.. Подлое чудовище… Кровавый палач… бессердечный… безумный… преступный….

Как всегда четко работающий разум сразу задал вопрос:

— Кто? О ком ты говоришь?

Ленин сдавил виски и протяжно завыл, так же, как выла отчаявшаяся, обезумевшая старая еврейка в подземельях «чека».

— Это я-а! Это я-а-а!

Двери приотворились. В кабинет заглянул обеспокоенный секретарь.

Ленин сразу же замолк, стиснул зубы, сощурил глаза и, засунул руки в карманы, безразлично спросил:

— Что случилось?

— Мне показалось, что вы… звали, Владимир Ильич…

— Нет! — возразил он. — Но это хорошо, что вы пришли. Садитесь и пишите. Я буду диктовать.

Он ходил по комнате, сгибал и распрямлял пальцы и говорил отрывочными фразами:

— Каким бы тяжелым не был мир для России, мы должны помнить, что огромные жертвы, даже собственную жизнь и жизнь самых близких, самых дорогих созданий, мы должны отдать на благо пролетариата, который отберет у врагов все, что мы потеряли в настоящий момент…

Секретарь записал и ждал.