Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 1. Голубые мустанги

В тот вечер он спросил у бабушки:

- Бабу, а нас когда отвезут назад домой?

Старая женщина помолчала и потом жестко ответила:

- Никогда.

Диян мог бы задать ей множество вопросов по этому поводу, но он понял, что у бабушки не будет успокаивающего ответа. И он только спросил:

- А за что у нас отняли нашу хорошую жизнь?

Вопрос вопросов. "За что!" - не вопрос, а крик. Вселенский крик.

Бабушка не ответила ничего, и впервые у нее появилось желание наорать на внука. Усилием воли она сдержалась, и чтобы внук не видел ее злого лица, поспешила выйти из хибары.

А мальчик заболел. Однажды, вернувшись под вечер домой, бабушка увидела, что внук лежит на мешковине так, будто бы он и не вставал с нее весь день. Так оно и было. Мальчик лежал с открытыми глазами, односложно отвечал на вопросы, молча сходил к кустам пописать.

- Деточка моя, Диянчик, у тебя не понос?

- Нет.

- А животик болит?

- Нет, нигде не болит, - ребенок опять улегся на мешки и широко раскрытыми большими глазами глядел в потолок.

Казалось бы, ребенок ни на что не жалуется, спокоен, но сердце старой женщины чувствовало беду. Она заглянула в жестяную коробку, служащую им кастрюлей, - каша из джугары была нетронута. Не говоря ни слова, она принесла из очага хозяйки угли, раздула их под собранными вчера Диянчиком сухими веточками и слегка разогрела кашу.

- Ну, поднимайся, помощник мой. Вай, Аллахым, как мой внучек своей бабушке помогает! Что бы я без твоей помощи делала? Смотри-ка, сколько топлива для очага собрал мой молодчина! Давай, вставай. Поедим сейчас с тобой.

Диян безучастно слушал ее, и ничего не отразилось на его лице. Бабушка холодела от ужаса, но старалась не показать свои чувства внуку. Она поднесла жестяную коробку с кашей к лежащему мальчику, положила перед ним деревянную ложку и сама взяла другую.

- Ну, давай есть. Как я проголодалась!

Диян молча поглядел на бабушку и медленно отвел взгляд. И все молчал.

- Что случилось? Почему не ешь? Возьми ложку в руки! - почти уже кричала старая женщина.

Ребенок без единого слова приподнялся и, взяв ложку, пару раз воткнул ее в кашу.

- Ешь! - бабушка вся дрожала.

- Не хочу, бабу.

- Кушай, Диянчик, родной! Ведь ничего другого нет!

- Я знаю, бабу... - мальчик оставил ложку и опять лег на свою постель.

- Ты заболел!

Бабушка стала щупать мальчику лоб, грудь - жара не было.

- Ты хочешь пить! - бабушка схватила другую жестянку, служившую им чайником, заполнила ее водой из большого керамического кувшина с отбитым верхом и спешно стала кипятить воду. Она поставила высокую и узкую жестянку на угли, обсыпала ее вокруг мелкой соломой и стала раздувать - таков был почерпнутый из обычаев аборигенов метод кипячения воды для чая. Вскоре вода запузырилась с краев. Бабушка все раздувала солому.

- Бабу, не дуй! Закружится голова! - Диянчик знал, что если долго дуть, то сильно кружится голова и темнеет в глазах.

Старая женщина не оборачивала лица к внуку, чтобы он не видел ее слез.

- Аллахым, Аллахым! Хорчала эвлядны хасталыклардан, беля-хазалардан! Йараппым раппым! Баланы саклаб оламасам не дерим анасына ве бабасына! (Аллах, Аллах! Огради дитя от болезни и разных напастей! Господи, боже мой! Если не уберегу ребенка, что скажу его матери и отцу!).

Совладав с голосом, она ласково обратилась к мальчику:

- Чайку попьешь, сыночек, не правда ли?

- Попью... Только ты не дуй!

- Не дую, - старая женщина сглотнула рыдание. - Уже все, закипела!

Она засыпала в жестянку горсть ягод шиповника и дала воде еще немного покипеть. Затем достала из ниши в стене старую латанную перелатанную пиалу, подарок хозяйки Майра-хан, и налила туда отвар шиповника, остро пахнущий дымом, к чему мы все привыкли в то азиатское лето.

Диянчик выпил отвар и попросил еще. Напившись, ребенок лег на спину и опять молча глядел куда-то мимо всего. Когда бабушка села рядом с ним, он взял ее руку и ласково погладил ее. От такой молчаливой ласки надрывалось сердце, но старая женщина сдержалась и молча, неподвижно сидела у изголовья внука. Через некоторое время мальчик закрыл глаза, и по его ровному дыханию бабушка поняла, что он заснул. Посидев, прислушиваясь, еще минут пять, она тихо поднялась и пошла к Майра-хан посоветоваться. Та выслушала тревоги старой женщины, но не знала, что ей сказать и только пыталась успокоить:

- Дети, они такие. Набегался, наверное, устал.

- Да нет! Я ж говорю - весь день пролежал, ничего не ел...

Чем могла помочь странно занедужившему ребенку малограмотная узбечка?

Бабушка вернулась в свою хибару и всю ночь прислушивалась к дыханию мальчика.

Наутро старая женщина ушла на свою службу, мальчик еще спал. Она оставила у его изголовья отвар шиповника и вчерашнюю кашу.

У нее еще оставалось несколько рублей, но купить на них мяса или маслица она не могла - на это ушли бы все ее деньги. Но чем-то ребенка надо было обрадовать - уже месяц они не ели ничего, кроме сваренной джугары или перловки, даже местное бобовое маш было им не по карману. И этому еще надо было радоваться - люди умирали на улицах. Но с внуком происходило что-то нехорошее, и бабушка потратилась на маленькую душистую лепешку из пшеничной муки...

Когда она пораньше вернулась домой - это обиталище было теперь для них домом, - мальчик сидел на пороге такой же безучастный и молчаливый. Он слабо улыбнулся своей бабусе и не сказал ни слова. Он не ждал ничего - несколько месяцев бытия на этой чужой и страшной земле привели к тому, что вдруг выветрилась из него вся его жизнерадостность и любознательность. Он видел умирающих с голоду детей и взрослых, слышал, как бабушка возносит благодарения Аллаху, посылающему им жестянку варева на каждый вечер. И пришел день, когда его "Я " осознало, что не может больше так существовать - это не было нежеланием, это было невозможностью.

Когда бабушка, широко улыбаясь и с ожиданием заглядывая ему в глаза, протянула ему изумительно пахнущую, обсыпанную ароматным кунжутом пшеничную лепешку, он взял ее, но откусив раза два молча положил на бабушкину ладонь - он не хотел есть.

Опять проведя тяжелую бессонную ночь, старая женщина отправилась на свою работу, которая спасала их до сей поры от голодной смерти, но которой было недостаточно, чтобы сохранить у ее маленького внука желание жить. Мысли путались от бессонной ночи, но решение было принято: надо любым путем заработать деньги для нормального питания внука.

У нее сохранялась старая колода карт. Как все женщины своей страны она увлекалась домашним гаданием, как и все повторяя при этом поговорку "Фал яланджы, гонюльге эглендже" - гадание есть обман, забавляющий чувства. Забежав днем домой, - мальчик спал на циновке - она повязала голову старым цветастым платком и положила в карман колоду.