Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 1. Голубые мустанги

- Хорошо, тетя Муся, - к удивлению уже начинающей, было, сердиться тети вдруг спокойно сказала Соня. - Только поскорее оформите на меня все нужные документы.

- Все документы дядя Гриша сделает, Сонечка! Это ему не трудно! И сам отнесет их директору детского дома.

- Да нет, не надо это делать ему. Я не маленькая и директор детского дома должен увидеть, что я достаточно самостоятельная. Документы я должна отнести сама.

- Мы с тобой вместе пойдем в детский дом! - тетя Муся была счастлива, что так хорошо все обошлось. - Что касается твоей прописки, то она будет сохранена, ты не сомневайся! Ты не потеряешь права на жилплощадь, твои квадратные метры всегда останутся твоими!

"Дались ей эти квадратные метры!" - подумала Соня. Ее замысел был прост: получить документы и уехать к маме Хатидже.

Через три дня дядя Гриша принес дубликат свидетельства о рождении, справку о гибели мамы, справку о гибели папы. И что-то там еще, что нужно было отнести в детдом. Соня взяла все бумаженции себе, тетя Муся сказала, что завтра же утром они пойдут в детдом...

Утром Соня вышла из своей комнаты одетая в дорогу и с вещевой сумкой в руке.

- Ты что это так оделась? - тетя Муся была очень удивлена.

- Тетя Муся, - начала Соня, - я решила уехать назад к Валентине Степановне. Мне там будет лучше, чем в детском доме, вы так не считаете?

- Нет, подожди! Как это? Надо узнать у дяди Гриши, можно ли так поступить.

- Почему же нельзя, тетя Муся? Ваше мнение значения не имеет, я поступаю так, как хочу.

- А как же квартира? Нет, надо посоветоваться с Гришей...

- Знаете что, тетя Муся? - Соня стояла перед растерявшейся женщиной, длинноногая, стройная девушка-подросток, ее черные как маслины глаза смотрели с неумолимой решительностью. - Если хотите жить в нашей квартире - живите. Но если будете вмешиваться в мою жизнь и пытаться принимать решения за меня, то я изменю свое отношение к этому вопросу. Понятно?

Тетя Муся изумленно смотрела на племянницу и не находила, что сказать.

- Ну, тетя Муся, прощайте! Спасибо за все, что вы и дядя Гриша для меня сделали. Счастливого вам пути в Германию.

Соня обняла тетю и расцеловала ее в обе щеки. Та же только растерянно повторяла:

- Как же это, Сонечка? Как же это?

Соне хотелось ответить ей, что вот, мол, так - не хочу по вашему велению жить в детдоме, уж не остаться ли мне в моей собственной квартире? Но она ничего этого не сказала, прошла в соседнюю комнату и попрощалась с маленькой кузиной, с единственным человеком из этой семьи, с кем ей было жаль расставаться.

На завтрашний день Соня уже была в Мелитополе в своей теперь родной семье...

Айше успела до войны закончить шесть классов и при немцах закончила седьмой класс. Но советская власть не признавала учебу в школе оккупационного режима, и поэтому образование восемнадцатилетней Айше официально признавалось только как шестилетнее. Для поступления в техникум нужно было окончить семилетку, так что взрослая девушка должна была ходить в школу еще один год.

Хатидже переживала за дочь, обдумывала разные пути решения проблемы, и остановилась, наконец, на надежном, как ей казалось, варианте. У нее была старая подруга, проживавшая еще до войны в Казани и тоже работавшая в школе. Хатидже написала ей письмо и попросила, не вдаваясь в подробности, помочь ее дочери сдать экзамены за семилетку экстерном. Галия Измайловна, так звали казанскую подругу, ответила, что готова помочь и пусть девушка приезжает. Айше немедленно выехала в Казань, с месяц позанималась под руководством тети Галии, и пока Сафие имела свои, так сказать, "крымские каникулы", Айше уже сдала экстерн и успела получить документ о среднем образовании. Когда Хатидже и Сафие получили письмо с сообщением, что Айше поступает в техникум легкой промышленности в пригороде Казани, то чувство радости за определившуюся в жизни девушку соединилось с чувством потери - теперь им предстояло жить вдвоем, без своей веселой красавицы...

Айше легко сдала вступительные экзамены, и теперь она была студенткой. Ей предоставили место в общежитии, которое находилось рядом с учебным зданием техникума. В комнате их было четверо девушек – две белокурые псковитяночки из села, одна черноглазая татарочка из недалекого от Казани районного центра, и сама Айше. Девочки жили дружно, в комнате у них было всегда опрятно и уютно. После занятий они торопились домой, вечерами иногда ходили всей компанией в клуб на киносеанс. Каждую субботу в клубе были танцы, но наши первокурсницы посетив их однажды больше на это не отваживались. Техникум их был почти полностью женский, зато в округе находился номерной завод, работающие на котором парни считали студенток техникума принадлежащими им. Наверное, предыдущие наборы в женский техникум давали основание для такого собственнического отношения, но новое пополнение последних двух-трех лет отвергало грубость и беспардонность молодых рабочих с "оборонки", предпочитало девичьи посиделки общению с пьяными матерящимися парнями. Те были озабочены сокращением контингента непритязательных подруг и по вечерам осаждали общежитие техникума. К счастью, вход посторонним в общежитие был запрещен, и на охране этого запрета сидели непреклонные стражи в лице сорокалетних дев, которые в случаях особо наглого поведения обуреваемых приливами гормонов парней вызывали по телефону милицию. Однако каждой девушке не раз приводилось отбиваться от лап ухажеров при выходах на киносеансы или в других случаях, когда приходилось оказаться на улице в часы, когда темпераментные соседи с завода были свободны от рабочей смены или от похмельного сна.

Айше все время вспоминала предупредительную ненавязчивость Исмата. Она написала ему письмо и вскоре получила ответ. Письмо, хотя и написанное очень неправильным русским языком, было полно светлой радостью за Айше, вступившую в новый, более значительный, этап своей жизни. Ни в чем не упрекая, ничего не требуя Исмат как бы между строк напоминал о своей любви, о былой благосклонности девушки. Когда Айше уставала от занятий, когда на душе становилось тяжко от одиночества или от порции очередного хамства, она доставала это доброе письмо от далекого друга. И читая его она то счастливо смеялась, то плакала - в зависимости от настроения. Конечно, она написала ему опять, не давая никаких обещаний, не строя никаких планов на будущее. Но Исмат понял из этого ее письма, что она сохранило о нем светлое воспоминание, что он ей нужен. Из опасения задеть ее девичью гордость и из-за страха спугнуть судьбу он старался не показать в своем ответном послании, что ее чувства раскрылись в письме, старался проявить сдержанность. Но теперь ни у девушки, ни у молодого человека не оставалось сомнений в истинности их взаимного влечения.