Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 2. Красная ртуть

Февзи два-три раза в неделю, проехав на трамвае над широкой рекой по мосту Лейтенанта Шмидта, сходил у "Новой Голландии", острове в самом центре города, на котором располагалось секретное военно-морское учреждение, и дальше шел пешком вдоль канала, проходил Поцелуев мост, не менее известный в Питере, чем в Венеции мост Вздохов, потом сворачивал на улицу Декабристов, и мимо аптеки и фонарного столба шел до дома, где ждала его ласковая Танечка, отправляющая на лето дочку в деревню к родственникам, зимой же ребенок до прихода мамы с работы оставался дома под коллективным присмотром соседей.

А название свое «Поцелуев мост» получил, как это не огорчит тебя, мой читатель, не в честь лобзаний, а в честь некоего товарища по фамилии Поцелуев, с которым что-то здесь когда-то случилось.

Летом после третьего курса Февзи записался на практику на реставрационные работы в Литву. Он прибыл утренним поездом в столицу республики и добрался пешком до Вильнюсского Университета. Декану исторического факультета сразу понравился этот ленинградец, и он направил его в отряд, выполняющий работу на острове посреди озера - там находились средневековые сооружения, в том числе старинный замок. Город Вильнюс располагался неподалеку от этого озера, поэтому все члены экспедиции, проводящей раскопки и реставрационные работы, ночевали в городе, а рано утром на автобусе ехали на место, чтобы под вечер вернуться назад.

- К моему сожалению, - сказал заместитель декана практиканту из Ленинграда, - сейчас в город съехались студенты-заочники, и все университетские общежития заполнены до отказа. Вас я попробую поместить в общежитие Академии Наук, они нас иногда выручают.

Замдекана позвонил куда-то и на красивом литовском языке что-то говорил в трубку, часто повторяя "гярай, гярай". Окончив разговор, он достал из бювара листок бумаги и по-литовски что-то написал на нем.

- Сейчас зайдете в Президиум Академии, там предъявите это письмо в хозяйственный отдел, и вам дадут направление в общежитие. Это замечательное общежитие, в центре города, вам по статусу гостя из Ленинграда вполне положено там проживать, - улыбнулся симпатичный замдекана. - Секретарь мой объяснит вам все остальное.

Получив у трудно говорящей по-русски секретарши разъяснение о том, как пройти к зданию Президиума Академии, Февзи вышел во двор Университета. Он тогда еще не знал, что это один из древнейших Университетов Европы и самый древний на территории СССР. Он, хорошо знающий ленинградские дворцы, был, тем не менее, пленен старинной архитектурой зданий Университета. Дворики средневекового учебного заведения с колоритными переходами, с галереями, витражи арочных окон - все это завораживало его. Решив, что у него еще будет время для обследования интерьеров, он отправился за получением койки в общежитии.

Февзи ощущал себя прибывшим в заграничный город. Впервые он видел служебные бумаги, написанные на латинском алфавите. Все вокруг изъяснялись на непонятном ему языке, а по-русски говорили с приятным акцентом. То обстоятельство, что в его бытность в Узбекистане все вокруг тоже говорили не на русском, не было похоже на то, с чем он сейчас столкнулся, потому что язык узбекский был для него не вовсе чужим и непонятным. К тому же все то происходило в жалких сельских условиях, здесь же был прекрасный город, где все выглядели явными иностранцами.

Потом, не раз бывая в Литве, он понял, что ощущение заграницы здесь обусловливалось еще и тем, что сами литовцы считали себя иностранцами в СССР, справедливо полагая свою республику оккупированной соседней державой.

Итак, получив направление в академическое общежитие и пояснения, как до него дойти, Февзи шагал по центральной улице литовской столицы. Первое, что его поразило – непривычная для его взгляда чистота тротуаров и проезжей части. Было такое впечатление, что брусчатку и каменные плитки, по которым ездят машины и ходят пешеходы, здесь моют мылом. Небольшие и очень красиво оформленные витрины магазинов с надписями на латинице создавали у парня ощущение того, что он попал в какой-то кинофильм, потому что до той поры только в кинофильмах он видел нечто подобное. Маленькие уютные кафе, каких не встретишь в Ленинграде, вызывали у него восхищение. Людей на улице было не очень много, но одеты все они были хоть и не богато, но с какой-то киношной, опять же, элегантностью. К счастью, было лето, и легкие брюки ленинградского пошива вкупе с болгарской рубашкой позволяли Февзи не чувствовать себя белой вороной на этих чудесных улицах. А сандалеты на нем были так вообще эфергешные! - такие недавно появились в магазине на Невском.

Общежитие, куда пришел наш герой, оказалось снаружи сумрачным серым зданием старой постройки с серыми гранитными колоннами у входа. Когда он нашел коменданта и тот открыл ему дверь в отдельную комнату с широкой деревянной кроватью, шкафом и письменным столом, гость был приятно удивлен. Комендант пожелал ему приятного отдыха и ушел, не сделав никаких предупреждений о порядке проживания. Февзи, который был прошлой осенью на педагогической практике в Смоленске, был удовлетворен демократичностью здешних общежитий, а также их чистотой и просторностью.

Приняв с дороги душ, - душевая находилась в подвальном помещении, - Февзи перекусил остатками прихваченной из Ленинграда еды и отправился по уже знакомому маршруту назад в Университет, где в два пополудни должен был состояться сбор всей экспедиционной группы.

В самом отряде аспиранты и студенты приняли его холодно. Были с ним вежливы, и не более того. Февзи быстро почувствовал это и в свою очередь только выполнял поручаемую работу, не пытаясь сблизиться. Потом только из случайных обращенных к нему вопросов и реплик в разговоре он понял, что причиной холодного к нему отношения было то, что он занял в экспедиции чье-то место. Уяснив это, Февзи при удобном случае не преминул заметить, что находится он в Вильнюсе по программе обмена студентами между университетами, примолвив, что там, в Ленинграде, его место в отправляющейся в Херсонес экспедиции отдали кому-то из Прибалтики, - возможно и в самом деле так было.

- Но я не жалею, что попал в Литву, - великодушно добавил он.

Трагический жизненный опыт был причиной того, что Февзи замечал и откладывал в своем сознании социальные явления, которые его сверстники если и замечали, но не вникали глубоко в их содержание и тем более в их исторический подтекст. Наблюдая жизнь, точнее – внешние приметы жизни в Литве, Февзи испытывал зависть, вызывающую душевную боль. Он никогда не забывал о горе своего народа, каждый миг каждого дня помнил о нем, а ночами ему часто снился сарай посередине хлопкового поля, где один за другим умирали его родственники, его односельчане. Даже в заполненные ежедневными открытиями и просветлениями студенческие годы в Ленинграде, в этом прекрасном городе, все текущие события, радости, влюбленности являли собой тонкую, едва застывшую корку на расплавленной лаве, вытекшей из страшного разлома в истории его народа. Он по этой корке перемещался, выполняя какие-то дела, осуществляя жизненные функции, но никогда не прекращал ощущать гнетущий жар, идущий из-под подошвы ног, из-под почвы, тонкого слоя почвы, которая стала его судьбой и на которой он пытался возделывать свой если и не сад, то все таки какие-то посадки, позволяющие ему жить этой временной жизнью – своя жизнь, как завещал ему покойный Мурат-эмдже, могла реализоваться только на родной земле, где он обязан был продолжить свой род. И целью этой теперешней его временной жизни было не достижение прочного личного благополучия, а намерение окрепнуть, набраться сил, чтобы вернуться к своему племени, чтобы личными усилиями или в общей борьбе изменить то будущее, которое ему и его народу желали бы навязать враги.