Валерий Язвицкий - Вольное царство. Государь всея Руси

Водяной же молот все бил да бил без устали по тяжелой шершавой плите, все более и более уплотняя железо, отбивая посторонние примеси и окалину. Выкованная полоса теперь уже заметно остывала, принимая вид настоящего поковочного железа с его обыкновенным блеском.

Когда работа водяного молота прекратилась, маэстро Альберти снова обратился через своего толмача к государям:

– Это железо будет ковко и тягуче. Из него можно ковать сабли, копья, ножи, топоры, серпы и косы, а потом закалить твердо, придав им великую крепость и остроту. Из этого же железа хорошо лить и малые пищали-рушницы, из которых с рук можно бить огненной стрельбой.

Оба государя, весьма довольные работой Пушечного двора, благодарили маэстро Альберти, а тот, сияя от радости, обратился к молодому государю по-итальянски:

– Прошу вас пожаловать сюда через шесть дней. Увидите, как я лить буду колокол для Чудова монастыря.

Когда государи в сопровождении своей стражи выехали с Пушечного двора, Иван Иванович сказал отцу:

– Верю, будет ныне у нас так много своих пушек и пищалей, что сможем снарядить мы пушкарские полки для нашего постоянного войска.

– И яз хочу сему верить, Иване, – задумчиво ответил государь. – Токмо одного мастерства и Пушечного двора еще мало. Надобно много нам железа и меди, а руды мы добываем мало, особливо медной, которой, почитай, нет совсем. Мало у нас о меди разведано. Надобно нам рудознатцев поболее из-за рубежей набрать. Немцы же нам всякие препоны чинят.

Осмотрев домницы, в этот день великий князь обедал у сына вместе с Курицыным, дьяком Посольского приказа.

К концу обеда начальник стражи молодого государя Ивана Ивановича доложил:

– От хана Ивака Шибанского вестник из Поля пригнал. Разумеет он добре по-русски. С ним конников человек десять, на дворе они остановились.

– Данила Костянтиныч, – сказал государь дворецкому, – принимать вестника буду в передней, а пока пусть подождет в караульне. Угости его и конников. После, судя по вестям, укажу тобе, где на посольском дворе отдыхать им, какой корм давать и на какое время. Идите к татарам.

Дворецкий и начальник стражи вышли, а Иван Васильевич, обратясь к Курицыну, молвил:

– Мыслю, вести сии о распрях ордынских.

Разговор перешел на слухи о смутах и развале в Большой Орде, причем дьяк заметил:

– О сем токмо слухи, прямых вестей нет даже от Данияра-царевича.

Окончив трапезу и вставая из-за стола, Иван Васильевич проговорил задумчиво:

– Может, шибанские и ногайские татары более об Орде ведают?

– Яз мыслю, государь-батюшка, – быстро сказал Иван Иванович, – хан Ивак ведает о чем-то.

– Верно, – подтвердил Курицын, – может, к безрядице-то ордынской и хан Ивак руку приложил и ныне помощи у тобя, государь, ищет.

– Пошто гадать нам о сем, – усмехнувшись, прервал государь дьяка. – Сей часец вестник ханский сам все подробно расскажет. Идем в переднюю, а ты, Данилушка, приведи с нашей стражей вестника ногайского…

Ногаец, войдя в переднюю, распростерся ниц на ковре перед престолами государей, оперся на подбородок и воскликнул:

– Живите сто лет, государи – царь Руси Иван и великий кназ Иван!

– Встань, – приказал Иван Васильевич, – и повестуй.

Вестник вскочил, приложив руку ко лбу, к сердцу, поклонился и стал говорить:

– Повестует хан Ивак-Ибрагим, сын Шейбани-хана, младшего брата Батыя, из великого рода Чингиза: «Да живи сто лет, царь Руси Иван! Из всех ханов и мурз, которые кочуют в Джаицких степях [100]от Каменного пояса до берегов Хвалынского моря, яз един наследник Сарая, юрта Батыева, шлю тобе селям, яко брат брату. Сведав о победе твоей над Ахматом и бегстве твоего и моего ворога, яз с казаками своими, шибанскими и ногайскими, погнался за ним по Дикому Полю, настиг в степях приазовских, возле устья Малого Донца. Здесь Ахмат уланов своих распустил и на зимовку становиться стал. Яз же ночью подкрался, окружил с казаками царскую Белу вежу, а на рассвете ворвался к Ахмату и своими руками заколол насмерть его спящего. Всех жен его и дочерей захватил, всю казну, животину и полон великий с собой повел: девок и женок молодых, мужиков и парубков. Помню яз о дружбе отца моего с Русью и шлю тобе радостную весть – злодей твой в могиле».

Татарин замолчал, а Иван Васильевич, переглянувшись с дьяком Курицыным, спросил:

– А как ныне в Большой Орде?

– Сыны Ахмата и братья его, – ответил вестник, – за Сарай и Цистрахан [101]спорят.

– Добре, – остановил его государь, – дворецкий мой отведет тобя и конников твоих на постой при посольском дворе и даст вам полное угостье. Брату же моему, хану Иваку, да живет он сто лет, грамоту пошлю и подарки. И тобя пожалую. Вборзе призову, а топерь иди.

Вестник снова пал ниц, затем встал и, почтительно пятясь до дверей, вышел, сопровождаемый дворецким и стражей.

– Неспроста, государь, сие вежество и ласки татарские, – сказал Курицын.

– Ведомо, – подтвердил Иван Васильевич. – Вишь, род-то свой вспоминает от Чингиз-хана. Един, мол, наследник на Батыев стол. Орду воскресить хочет. Нам сего не надобно. Стены у Ахмата остались, пусть их делят Орду надвое. Помочь им в сем придется. Потом и хан Ивак, даст Бог, с ними заратится. Пусть…

– Значит, всем троим добра желать, – весело воскликнул Иван Иванович, – а перережут они друг друга сами? Пусть все якобы без нас под горку катится.

– Угадал ты, Иване, – усмехнувшись, молвил Иван Васильевич, – мы еще о сем подумаем, а ты пока, Федор Василич, приготовь грамоту Менглы-Гирею с уведомлением о победе нашей и о гибели Ахмата. Хитро все составь, дабы алчность была у Менглы-Гирея к захвату разбитой, но все еще богатой Орды.

Вскоре вьюги да метели под февраль полетели, но ненадолго. Как-никак все же февраль-бокогрей – последний месяц зимы. В начале двадцатых чисел этого месяца война с Ливонией была уже в полном разгаре. Иван Иванович ожидал в своей трапезной прихода отца, жившего пока еще у него в хоромах в ожидании возвращения Софьи Фоминичны из Белоозера. Нужно было думу думать о немцах.

Молодой князь на этот раз был необычно печален, и порой губы его кривились болезненной улыбкой.

Данила Константинович, следя, как слуги накрывают на стол для трапезы, изредка взглядывал на молодого великого князя, еле заметно покачивал головой и слегка вздыхал.

– Вот-вот государь-то батюшка уйдет от нас в свои хоромы, – не сдержавшись, сказал дворецкий.

– А что, уж вести какие есть? – быстро спросил Иван Иванович.

– Да по времени так выходит, – ответил дворецкий, – еще третьеводни сказывал мне дьяк Курицын, что утре гонец должен быть из Белоозера…

В дверь постучали, и вошел дьяк Курицын. Перекрестясь на образа, он поклонился.