Валерий Язвицкий - Вольное царство. Государь всея Руси

Столом распоряжался старый дворецкий, брат покойной Дарьюшки, Данила Константинович. По правую руку государя сидела Софья Фоминична, по левую – митрополит Симон, а за ним – внук Димитрий с матерью. Рядом с Софьей Фоминичной сидел сын Василий, а за ним – все дети по старшинству.

– Отче святый, – обратился государь к митрополиту, – ныне принес мне вести сын мой Василий, что теснят православных латинцы, как ни при отцах наших, ни при дедах и ни при нас николи еще не бывало. На прошлой седмице пришел к нам Семен Бельский, отсев от Литвы с двумя братьями, за ним пришли князья Масальские, князья Хотетовские, а теперь повалили бояре Мценские, Серпейские, князья Трубчевские, и даже внуки бывших наших ворогов, князья Можаич и Шемячич, и те отсели к нам вместе с боярином Граборуковым, который даже дворец свой оставил в Рошском повете. Рым и Литва против Руси поднялись, и хочу яз, отче, побороться с ними за православную веру на Литве с зятем своим, сколько Бог поможет.

– Добре, государь и сыне мой! – горячо отозвался митрополит. – Порадей о греческом законе против униатов.

– Вы же, отцы духовные, – молвил государь, – молитесь усердно о победе над еретиками, да и сами от собя нам помочь окажите в борьбе за греческий закон. Понадобятся харчи великие воям, корм коням и серебро и золото на оружие. Посему, отче, посещу тобя яз на святой еще раз вместе с дьяком Курицыным. Мы побаим с тобой подробно, сколь еще вотчин монастырских и церковных можно взять для раздачи военным помещикам.

– Сие, государь, как священный собор решит, – ответил митрополит уклончиво.

Государь нахмурился и сказал строго:

– Собор собором, а яз, государь всея Руси, не могу государственные дела откладывать, особливо в сие ратное время, когда нам надобно вборзе защищать свою веру православную и нашу святую церковь…

– Право мыслишь, государь и сыне мой, – сказал митрополит, – коли такие трудные дела, то и аз согласен, а посему буду ждать твоего прихода с дьяком Курицыным; все вместе урядим, и аз благословляю сие святое дело.

На четвертый день Пасхи, апреля двадцать третьего, в палату государя вошел старший сын его, Василий Иванович.

– Здравствуй, государь-батюшка, – сказал он, низко кланяясь и почтительно целуя руку отцу.

– Здравствуй, сынок! – ответил государь и, медленно оглядев его, спросил: – Пошто пришел?

– Пожаловал ты меня, государь-батюшка, княжеством Новгородским и Псковским, но сии земли меня не признают, не хотят мне платить дани и судебные пошлины. А степенный посадник Яков Афанасьич Брюхатый запретил архиепископу Геннадию поминать мое имя в ектенье как имя великого князя, и послали псковичи послов – просить тобя: был бы у них великим князем тот, кто сей часец и на Москве великий князь и государь.

Иван Васильевич впервые увидел сына уже взрослым, но не почувствовал той радости, какую испытывал раньше, когда приходил к нему по какому-нибудь делу покойный сын его Иван Иванович. Уж очень Василий был похож на дядю своего, Андрея, царевича греческого: та же вкрадчивость в движениях и такой же алчный, будто голодный, блеск черных глаз.

Не был по душе ему сын Василий. Вспомнилось ему, как царевич Андрей предлагал купить у него цареградскую корону и сколько было тогда алчности в его таких же, как и сына Василия, глазах.

«Яблочко от яблоньки недалеко падает! – продолжал он свою мысль. – Вот и Василий первое, что вспомнил, – свои псковские доходы: дани и судебные пошлины».

Иван Васильевич усмехнулся и сказал вслух:

– Добре, добре, сынок! О делах твоих псковских побаим с Курицыным, которого жду вот сей часец, а ты приглядись к сынам его. Они, может, и тобе служить будут. А будут они тобе служить так же верно, как служил и служит мне их отец.

Вошел с трудом Курицын, поддерживаемый сыновьями и сопровождаемый дьяком Майко. Курицын, поклонившись, сказал:

– Будь здрав, государь! По приказу твоему. Прислал зять твой послом к тобе маршалка Станислава Кишку, а с ним писаря Федора Григорича Толстого…

– Какие у зятя моего ныне затеи? – спросил насмешливо государь.

– Ныне, вишь, требует он выдать ему головой всех отсевших от него князей. Перечисли-ка, Андрей Федорыч, сих князей по своей записке, – сказал Курицын.

– Он требует выдать ему головой князей Бельских, – начал дьяк Майко, – князей Хотетовских, Трубчевских и Масальских, а также бояр Серпейских, Мценских, Граборукова, и даже князей Семена Можаича и Василья Шемячича, и много других князей и бояр.

Иван Васильевич нахмурился.

– И-ишь их сколько, и все к нам! Словно плотину прорвало! – молвил государь.

– Истинно, словно плотину, – подтвердил Курицын, – а все по то к нам идут, что папа Александр совсем хочет веру православную на Литве порушить…

– А мы, Федор Василич, – весело воскликнул государь, – порушим униатство! Сим предателям веры православной нашего греческого закона и папе окончательно руки обрубим, чтобы не тянулись куда не след. Мы его и в Рыме достанем. Ныне вот других слуг его, ливонские земли, не хуже свейских земель и ганзейских городов полоним и разорим, из края в край с огнем и мечом пройдем, а папские доходы через Ганзу и всякие церковные десятины в свои руки возьмем. Будет его святейшество еще нам челом бить.

– Истинно, государь! – молвил Курицын. – По нашим вестям от доброхотов наших предупреждает уж папа своих слуг литовских, ливонских и других, дабы мягче были с тобой, дабы не лишиться твоей помощи против турского султана, а от доброхотов рымских и германских мне ведомо, что кесарь германский не менее папы боится султана турского, а нам султан Баязет друг и чтит тобя более кесаря и папы. Их он совсем не боится.

Иван Васильевич видел, как глаза сына Василья становились круглыми от удивления. Василий не ожидал увидеть такую силу Москвы и такую властную уверенность отца, который словно играет венцами государей и папской тиарой.

Помолчав, государь обратился к дьяку Курицыну:

– Федор Василич, как ты ведаешь, татар мы уже наказываем под Казанью и в Диком Поле за то, что слушали папу и его слугу – князя литовского Александра. На сих днях еще крепче наказывать будем Литву и зятя моего. Потом в сие же время начнем зорить и полонить Ливонию и Ганзу. Ты, Федор Василич, как отпущу тя, пришли ко мне набольшего воеводу, князя Василья Холмского. Яз с ним вместе да с сыном Васильем подумаем о всех походах. А днесь прошу, побай с послами, мне с ними невместно баить.

– Истинно, невместно тобе баить через слуг папы, – сказал Курицын. – Ежели папе нужно тобе челом бить, пусть сам к тобе шлет своих легатов из кардиналов.

– Федор Василич, скажи Станиславу Кишке и Федору Толстому, пусть они от меня скажут великому князю своему. «Да, верно – противно [166]нашему докончанью яз принял к собе князей Бельских и прочих с дворами их и холопами, ибо ты принуждаешь их к латыньству. А яз предупреждаю тобя, дабы ты в земли их и в села не вступался сам и людям своим запретил вступаться. Ты оправдываешься, что никого не принуждаешь к латыньству, а сам по приказу папы велишь перекрещивать православных по рымскому обряду. Сие надругательство над православными, невзирая на приказы папы, прекрати, не то яз приму свои меры и с полками своими пойду по всем землям слуг папы огнем и мечом. О сем поразмысли». – Обратясь к дьяку Курицыну, государь резко спросил: – Присоветуй, Федор Василич, когда и как мне казнить псковичей за ослушанье?