Гурам Батиашвили - Человек из Вавилона

Все эти мысли вихрем пронеслись в голове у Занкана, но отвечал он степенно, не спеша:

— В займе не откажу, но если в залог дается Ксанское ущелье, стало быть, золота требуется немало. Окончательный ответ смогу дать после того, как узнаю, о какой сумме идет речь.

— Понятно, — отвечал Абуласан, — мы подсчитаем и скажем точно, сколько нам требуется. Ты ведь никуда не собираешься уезжать?

— Собираюсь, сразу по окончании наших празднеств отправляюсь в Аран, — отвечал Занкан. На Абуласана это известие не произвело впечатления, он даже не спросил, как же быть, как им договориться, а задал вопрос, приведший Занкана в изумление:

— Ты, кажется, недавно побывал в Византии, расскажи мне в подробностях, что происходит в Константинополе, как там живет народ, чем дышит?

И Занкан стал рассказывать обстоятельно, доходчиво, какая великая страна Византия, что народ там законопослушен и трудолюбив, что и обуславливает их изрядную жизнь. Армия византийская по-прежнему сильна, впрочем, былое величие страны постепенно угасает. Это, во-первых, а во-вторых…

— А что скажешь о сыне императора Комнине, народ ощущает его отсутствие?

Занкан опешил, когда хозяин прервал его. Задержал на нем долгий взгляд — весь вид Абуласана, превратившегося в слух, с интересом подавшегося вперед с горящими от любопытства глазами убедил его в том, что в этот вечер его позвали не для того, чтобы просить золота взаймы. У Абуласана была другая причина, но какая? Отвечая на вопрос хозяина дома, Занкан пытался понять, что двигало им: об Алексее Комнине народ вспоминает так же, как о прошлогоднем урожае слив, время его давно ушло, власть утрачена еще его отцом, а нынешним кейсарем народ очень доволен.

Абуласан протянул ему чашу с отборными орешками — угощайся, месхетские. Занкан поблагодарил, но отказался — в праздник Песах правоверный еврей ничего не возьмет в рот, если еда приготовлена не у него дома и не в специальной посуде. Абуласан усмехнулся: тебя такими орешками не удивишь — вывозишь их в огромном количестве в Византию и Русь и, все так же улыбаясь, осведомился, где на них больше спросу.

— Естественно, в Византии, тамошний народ знает им цену, а на Руси… на Руси пока думают, как бы набить желудок, а не о лакомстве.

— Тогда ради чего ты торгуешь в Руси, зачем теряешь время и деньги?

— Ради своих внуков, — отвечал Занкан.

По лицу Абуласана было видно, что он ничего не понял.

— Я думаю, Абуласан, что завтрашний день будет за Русью, завтра Русь станет тем, чем вчера была Византия. Придет время, и просто так в Русь не ступишь. Иные времена настанут, а я загодя проторю туда путь своим потомкам.

Абуласан задумался. То, о чем говорил Занкан, казалось, не было для него новостью, но в устах Занкана это прозвучало как предвещание — торговцы раньше и лучше других чувствуют все достоинства и недостатки страны.

— Так-так-так… Выходит, что… А что ты скажешь о Юрие Боголюбском, когда ты видел его в последний раз?

Занкан, конечно, не уловил никакой связи между Боголюбским и Византией, но отвечал как ни в чем не бывало:

— Княжий сын хорош собой, храбр, крепок здоровьем, атлетического сложения, но нрав его мне неизвестен, я не был в стране половцев с тех пор, как он вышел из отроческого возраста.

— Как ты думаешь, этот юноша способен вернуть себе трон? — Занкан никогда не замечал, чтобы Абуласан так щурил глаза и говорил таким бесстрастным голосом.

Занкан не спешил с ответом, он раздумывал над вопросом, невольно кривя губы, словно они тоже участвовали в мыслительном процессе.

Абуласан не отрывал от него пристального взгляда.

— Русь никогда не сравнишь с Византией, — наконец заговорил Занкан. — В Византии правит закон, а на Руси — сила, поэтому там все возможно: если княжич найдет силы, на которые сможет опереться, и силы в самом себе, то, пожалуй, сможет вернуть трон.

Абуласан встал, медленно подошел к Занкану:

— Ты хочешь сказать, что Алексей Комнин не сможет вернуть себе престол?

— Вряд ли, в Византии все подчинено закону, она не представляет для нас опасности, а если страна не опасна для торговцев, она никому не страшна. Но вот Русь…

— Не ты только что говорил, Русь будет великой страной? — Абуласан вплотную подошел к Занкану.

— Так и будет, но… — Занкан прервал самого себя, задумался.

— Что но? — чуть ли не с гневом спросил Абуласан.

— Это произойдет не сегодня и не завтра.

— Византия ведь год от году теряет свою силу. Сегодняшняя Византия — не та, что в прошлом году! — Абуласану не терпелось получить немедленное подтверждение своих слов, но Занкан не спешил, взвешивал каждое свое слово.

— Это так, но… греки и сегодня действуют с умом и на хитрости горазды…

— И сегодня? Говори прямо, Занкан, что ты имеешь в виду?!

— Прометея греки придумали как воплощение собственного образа. Ну-ка вспомни, Абуласан, историю Прометея, он пошел на хитрость и избежал наказания. Прикованному к скале, ему удалось освободиться, и он вернулся в мир. Вот тебе прошлое греков и их будущее.

— Так ты можешь сказать, что история Амирани — удел, будущее грузин! — соображение Занкана показалось Абуласану наивным, и он иронически усмехнулся. И эта усмешка оставалась на лице у него до тех пор, пока Занкан не произнес в ответ:

— Да, это так, Абуласан, я и то скажу, что Амирани — собирательный образ грузин.

— Это как же? — Абуласан наклонился над Занканом.

— А вот так: Прометей хитростью выведал тайну Зевса и разорвал цепи. Он — грек, лукавец. Амирани же — грузин, в одиночку взбунтовался против Бога и по сей день остается прикованным к скале. И нет конца ни его пленению, ни бунту. Порой думаешь, вот-вот он сбросит с себя цепи. — Занкан раскрыл руки и умолк. После паузы негромко, словно для себя, промолвил: — Но нет, Амирани не способен на увертки, а Бог и свободы не дает, и жизни не лишает… Только вдыхает в него новые силы, чтобы он снова мог сопротивляться, будто и ему необходим мятежный Амирани.

На лице у Абуласана уже не играла улыбка, она как бы замерзла на нем от какой-то неожиданной вести.

— А что скажешь о росах? Они тоже бунтари? — Абуласана тревожило совершенно иное.

— Да нет, истоки счастья росов как раз в том, что они не восстают против Бога, а покорны ему. Русский человек любит, когда его судьбой распоряжается Бог. Грузин же хочет ведать и Божьим делом и своим. А это…

— Что?! Что это? — быстро спросил Абуласан.

— Но ведь стоит же страна, живет, а это значит, что Богу угодна и такая.

Абуласан хранил молчание, задумчиво уставясь в невидимую точку. Занкан даже подумал, что тот забыл о нем. Он поднялся, хотел было попрощаться, и тут Абуласан произнес:

— Премного благодарен тебе, Занкан.