Александр Тургенев - Записки Александра Михайловича Тургенева. 1772 - 1863.

А как жил, в XVIII в., тогдашний вельможа? Он увивался пред фавориткою, чуть ни ползал пред Иваном Павловичем Кутайсовым, — спешил затем в свою очередь насладиться жизнью, повеличаться, погордиться пред толпящимися в залах его дома прихвостниками.

Возвращался домой—игорный стол был уже готов, и удостоенные быть ему партнерами ожидали прибытия его из дворца, как жиды ожидают в синагоге, в называемый ими страшный день, пришествия Мессии.

В 9 час. вечера, по окончании партии, камердинер докладывал: ;, карета вашего высокопревосходительства готова". Beльможа покидал карточную игру и отправлялся к своей фаворитке, вероятно, также на игру, а государственныя дела лежали в канцелярии его на столах, в углах неприкосновенными.

Правители канцелярии сообразовались в образе жизни сановнику, а с ними сообразовались в роде жизни и все прочие мелкие чиновники, словом от перваго до последняго никто ничего не делал!

Ныне 1), однако, при министрах много (неудобнее) потому что от множества подразделений, как-то директоров, начальников отделений, столоначальников, чиновников для разных поручений, приключений и сочинений, коммиссий, комитетов и пр. и пр. ни от кого ни о чем толку не добьешься. Горе тому кто имеет ныне (1831 г.) какое либо дело у гг. министров, достойна сожаления участь несчастнаго.

1) Писано в 1831 году, т. е. более полувека тому назад и задолго до тех реформ, которыя совершенно изменили к лучшему весь строй механизма внутренняго управления в Poccии.

Просителя пересылают из департамента в департамент, а в департаментах из одного отделения в другое, от одного стола к другому, подобно тому, как полиция пересылает (1831 г.) из части вчасть невинных обывателей, которых обокрали, для очных ставок с ворами, которых, разумеется, воров, из предосторожности, чтобы не имели случая сговориться (техническое слово—сделать стачки), размещают в разных частных домах, как можно далее один от другаго находящихся. Результат столь благо, столь разумно придуманнаго и зрело обдуманнаго распоряжения полиции - есть тот, что обокраденный обыватель, утомившись от переходов из части в часть и оскорбленный сопровождением почетной полицейской гвардии, которая ему из одного частнаго домав другой сопутствует, бросит иск свой, отступится от найденнаго похищеннаго ворами его имущества, и тем дело получит свое, окончание...

Еще доказательство: фельдъегерь, привозивший арестанта и передававший его, в конце XVIII в., местному военному или гражданскому начальству, называл арестанта или, лучше сказать, давал ему звание, имя, отчество, прозвание по произволу, из предосторожности, чтобы уклонить себя на будущее время от всякой ответственности, могущей возникнуть в случае возвращения сосланнаго в Сибирь или в крепость.

Если получивший фельдъегерь „экстренное" изустное особое повеление, взять и отвезть в ссылку, находил в обреченной жертве человека беднаго, не могшаго удовлетворить корыстолюбия его, или и богатаго, но упрямаго, не соглашавшагося, не искавшаго у него за деньги милостиваго снисхождения, в таком случае фельдъегерь смотрел в месяцеслове таблицу, показывающую разстояние, число верст городов и крепостей от столиц, избирал по произволу дальнейшее место и вез туда несчастнаго; число верст умножало число прогонных денег, отдаленность умножала число дней проезда и вместе число порционных по 3 рубля в сутки; деньги прогонныя и порционныя оставались все у фельдъегеря, ибо, как я сказал уже, ямщики с фельдъегерей не требовали прогонов, а на станциях смотрители, в городах полициймейстеры, городничие, в губернских городах губернаторы старались угощать гг. фельдъегерей, как почтенных, знаменитых посетителей, отнюдь не смея любопытствовать кого везет.

Переданный арестант под другим именем не мог никоим образом обнаружить ложь фельдъегеря, толико пагубную на весь остаток дней несчастнаго. Местное начальство не могло и не должно было на основании (тогдашняго) узаконения внимать и уважать показание арестанта, он—преступник, изринутый, оторванный член от общества, в политическом быту своем более не существующий, морально—мертвец, ему оставлено одно ненавистное, гнусное, скаредное для него физическое существование, безличное, безусловно отданное безответной прихоти, произволу начальнику того места, где ссыльный находился.

Бывал произвол местных правителей и в царствование премудрой, премилосердой, человеколюбивой матери отечества Великой Екатерины II,—как называли и говорили ея панегиристы и поэты, и в ея время. Тобольский губернатор Чичерин, по благоусмотрению и изволению своему, приказывал и весьма часто сосланных в Тобольск плененных польских конфедератов и других сосланныхпривязывать к толстым бревнам по дюжине и более, смотря по длине и толщине дерева, и сталкивать их с крутизны над оврагом в 3-х или 2-х верстах от Тобольска. Разбитые, размозженные члены сверженных уносились волнами Иртыша, омывавшими берег оврага 1).

1) Чичерин по отношению к конфедератам был, действительно, весьма жесток, что видно из мемуаров одного из этих ссыльных в Тобольск, при Чичерине, см. в «Русском Архиве", изд. 1886 г. Ред.

Но всего не опишешь, не выскажешь; обратимся к прибывшему в Москву с поручением Щекатихину.

Я уже разсказал, с каким уважением, с какою боязнию встречали посланцев с особыми повелениями, а фельдмаршал граф Ив. Петров. Салтыков, забывая знатность рода своего, забывая, что он внук знаменитаго вельможи в царствование императрицы Анны и близкаго ей человека Салтыкова, прозваннаго по черным и густым бровям императрицею соболем, забывая, что он сын фельдмаршала, победителя Фридриха Великаго, что он сам фельдмаршал, морщился, хмурился, отворотясь, но в лицо Щекатихину улыбался и одобрял предложениесего ярыги, изъявлял готовность выполнить все, что Щекатихин за лучшее находит к достижению своей цели.

Призван бывшийтогда в Москве обер-полициймейстером Павел Никитич Каверин, — опять отступление от раасказа, считаю необходимым ознакомить читателя, уведомить его, что такое Каверин.

Каверин был маиор в отставке, развратнейшаго поведения, сколь возможно о разврате и всякаго рода неистовствах составить себе идею—все это представлял Каверин в себе олицетворенным; словом, Павел Никитич был преемником всех и всякой нечистоты без изъятия. Пригожая наружность, довольно большой рост, крепкия мышцы, широкая грудь, ручавшияся за благонадежность в силах и продолжении действия, доставляли емусредства в избытке к удовлетворению его прихотей и вести жизнь с роскошью, равняться с богачами, баричами, быть в кругу тех, которые себя сами почитают лучшими людьми общества (le beau monde, la haute volee). В продолжение трех, четырех лет Каверин успел раззорить более полудюжины богатых женщин в обществе лучших людей, и репутация его гремела в Москве. Брат жены Ивана Петровича Архарова — Катерины Александровны, Корсаков (имя его забыл), богач, оставил после себя побочных сына и дочь, обезпечил на будущее время жизнь их, наделив обоих значительным достоянием; по смерти его, дети постудили под опеку и покровительство в дом Архарова.