Даниил Мордовцев - Сагайдачный. Крымская неволя

— Хмельницкий! Зиновий Богдан Хмельницкий!

Могила закрыл лицо руками, как бы желая раздавить и его, и голову.

Когда он отнял руки от лица, девушки уже не было около него. Только вербы шумели над ним, да над гробом Сагайдачного плакал хор со всех киевских церквей: «Веч­ная, вечная, вечная память!»

А там загрохотали пушки. Это казаки провожали своего батька «у далеку-далеку дорогу».

Весна и лето 1672 года были тяжкою порою для всей нынешней южной России и особенно для западной заднепровской, или Правобережной, Украины.

На юго-востоке России, по всему среднему и нижнему Поволжью, после разгрома ватаг Стеньки Разина и казни его самого, шло кровавое «утихомиренье» несчастного края тяжелою рукою боярина князя Одоевского для науки «грядущим поколениям». [31]

На юго-западе — на Правобережной Украине — люди стонали под страшным ярмом невиданного, небывалого гостя — самого турецкого падишаха Магомета IV, с его дикими ордами: Крымскою, Белогородскою и прочими.

Виновником нашествия на заднепровскую Украину Магомета IV и его полчищ был гетман Дорошенко. [32]Гордый, самолюбивый и настойчивый, он пылал гневом и на Польшу, которая считала Западную Украину своей прислужницей, и на Москву, которая не решалась брать его, Петра Дорошенко, под свою высокую руку с обеими Украинами — Правобережной и Левобережной, — и на Запорожье, которое не хотело идти под его управление. В порыве своего казацкого гнева, думая досадить и Польше, и Москве, и Запорожью, он, повинуясь лишь своему горячему темпераменту, внезапно объявил себя подданным Магомета IV и звал его на Польшу. Падишаха нетрудно было соблазнить таким приглашением: Польша открывала ему и всему мусульманству широкие ворота в Западную Европу, куда падишахи давно порывались пробраться по трупам Австрии и Венеции, но до сей поры получали отпор... Крест преграждал дорогу полумесяцу в его победном шествии на запад...

С ранней весны 1672 года турецкие и крымские орды стали наводнять Подолье и Волынь. Сам Магомет IV с трехсоттысячным войском шел на Камянец-Подольский. Это был невиданный поход. С владыкой правоверных двигались не только сотни тысяч войск разного вооружения, разных типов и национальностей — турки, арабы, анатолийцы, египтяне, румелийцы, албанцы, греки, арнауты, болгары, молдаване, сербы, армяне и черкесы, необозримые стада вьючной и невьючной скотины, вереницы телег, карет, скрипящих на всю степь арб, но и целые передвижные городки палат, мечетей и леса бунчуков хвостатых, хоругвей и знамен. Вместе с ними шли с криком, плачем и причитаниями целые ватаги пленных, преимущественно женщин, девушек и хорошеньких хлопчиков да девочек.

Разрушительным ураганом прошли эти орды до Камянца — первого укрепленного пункта западно-цивилизованного мира... Крики «алла!» повсюду звучли в воздухе, как зловещее кряканье стай воронов и орлов-стервятников... От топота и ржания коней и рева стад стонали степи и леса.

Камянец не мог противостоять страшным силам падишаха: он был взят и разорен, — над сломленным крестом вознесся полумесяц.

Вот как, несколькими словами описывает украинский летописец это нашествие:

«Того ж года, на непрестанное Дорошенково желание помощи от турка, сам турецкий царь, или султан, пришел под Камянец-Подольський, куда приспели и хан с Дорошенком. И по двум неделям граждане, что без войска были, Камянец турчину отдали августа 18 дня, где для въезда султанова, очищаючи место, из гробов людей мертвых выбирано и вне города вывожено, и по улицах, где было болото, из икон церковных мосты делано в присутствии Дорошенка-властолюбца. И там же с костелов и церков мечети поделано, и кресты и колокола низвержено, только три церкви себе русь випросила, а армены одну. И оттуда царь турецкий везира, и хана, и Дорошенка с войском посылал города разоряти, а людей в полон брати... И тогда с Украины польской жолниры, все, что при Ханенку были, до короля помаршировали; но наказного Ханенкового тогда уловивши, Дорошенко убил...»

Другой летописец еще мрачнее красками изображает то тяжкое время для Правобережной Украины.

«Того ж лета, — говорит он, — турчин зо всеми войсками рушил под Каменец, росказавши и ханове крымскому к себе ити. Итак, хан крымский, зейшовшися з гетманом Дорошенко, тягнули мимо Ладыжин на Батог. И там гетман Ханенко и рейментарь пан каштелян подлеский мели потребу з оными, але же их силы великие не додержавши, мусели уступати до Ладыжина ис шкодою. А хан и Дорошенко, не займаючи Ладыжина, з войсками потянули просто под Каменец до турчина, где и турчин притягнувши, Каменец найшовши не в готовности, бо войска з Каменця выйшли на тот час были, за упрощением мещан, же не сподевалися того приходу турчинового. Где тилько недель две держалися, але знать, юж божеский гнев наступил, бо порохи в цекгавзу запали­лись, где много замку выкидало. Итак, Каменец здали, где и сам турчин, маючи там уехати, приказал, аби умерлых з склепов выбрано и за место вывезено, що зараз учинено: всех умерлых так з склепов, яко из гробов выкопано и за место вожено, а образы божие, беручи з костелов и церквей, по улицах мощено, по болотах, по которых турчин въехал в Каменец и его подданный, незбожный Дорошенко, гетман. Не заболело его сердце такого безчестия образов божиих задля своего несчастливого дочасного гетманства! И того часу мечети з костелов и церквей починено, з фары самому цареве турецкому... И в Каменце турки усе звоны поскидали и порозбивали, а иные Дорошенко побрал, также и крест нигде не одержался — поскидано...»

Летописец говорит о церквах, иконах, крестах... А что бы­ло с людьми!?

— Гетман едет! Гетман едет! — послышалось в толпе каменецких обывателей, которые с горестью и тревогою смотрели, как толпы татар и турок, с кирками, мотыками и лопатами в руках, выравнивали дорогу и чинили мост че­рез пропасть, отделявшую город от цитадели.

— Какой гетман? Ханенко — польской стороны? — спрашивали другие.

— Э! Где там Ханенко! Ханенко с панами-ляхами, с Лянцкоронским да старостою Потоцким пятами покивали из Каменца нашего. [33]

— А! Так это потурнак — Дорошенко...

— Он... Совсем побусурманился... И не запеклось кровью его сердце, глядючи, как гробы наших отцов вырывали да образа в грязь кидали...

— Кто ж это с ним, молодой, при боку?

— А Мазепа ж — писарь.

— А! Слышали: этот, сказывают, мягко стелет... [34]

Это они говорили о двух всадниках, спускавшихся с цитадельной горы на мост. Один из них был черный плотный мужчина с понурыми усами и черными стоячими глазами, в богатом кунтуше и в невысокой шапочке с пе­ром. Это был Дорошенко. Другой, молодой, белокурый, с ласковыми серыми глазами и по-польски «закренцоными» усами — Мазепа, начавший уже делать себе карьеру.