Ирвинг Стоун - Те, кто любит. Книги 1-7

— Все это у нас есть, — спокойно ответила Абигейл. — Того, чего нет, мы можем выменять баш на баш.

Его лицо просветлело.

— Ты права, у нас есть все благодаря твоей работе на ферме. Но одежда… Нужна новая одежда, подходящая для Парижа, может быть, даже для королевского двора.

— Мы можем обменяться, обновить то, что имеем. Мы получим плату за аренду…

— Да, я надеюсь на гонорар за несколько недель адвокатской работы, его, возможно, хватит для оплаты переезда. Я не отчаиваюсь.

Дети восторгались по поводу предстоящей авантюры. Нэб работала с матерью, занимаясь шитьем и сбором провианта, Джонни был самым спокойным, но он лучше всех понимал, что будет означать для него жизнь за рубежом.

— Папа, сможем ли мы путешествовать? Я хотел бы увидеть Италию и Испанию.

— Не торопись. Мы еще не выехали из Брейнтри.

— Меня интересуют иностранные государства, папа. Дядюшка Исаак отдал мне свои книги о путешествиях. Я привез их домой вчера в седельных сумках.

— Тени моего детства! — воскликнула Абигейл, чувствуя ностальгию по прошлому, — Ты читаешь те же самые экземпляры «Естественной истории Норвегии» Понтопидана и «Описания Востока» Покока, что читала я.

Трудности возникали на каждом шагу. Невозможно найти ответственного арендатора дома и фермы. Если их отдать кому-то незнакомому или не пользующемуся доверием, то что найдешь по возвращении? Мать Джона посоветовала закрыть на замок дом, а она будет присматривать за ним.

Но они нуждались в поступлениях от ренты. Не хотелось также сдать в аренду тридцать пять акров старому съемщику, который работал плохо. Джону удалось завершить мелкие юридические дела, остальные пришлось уступить другим адвокатам; посему гонорары были скромными.

Пошив одежды для шестерых отъезжающих потребовал чудовищных затрат. Батист стоил по тридцать пять долларов за ярд, нитки были невероятно дороги. Если сдать дом в аренду обставленным, то придется купить матрасы, одеяла, подушки, посуду и серебро. Конгресс проголосовал за предоставление Джону приличного оклада — около двух тысяч фунтов стерлингов в год, но он получит их после возвращения… Джона все время тревожило ее волнение, а вдруг их захватят британцы…

К середине января Абигейл поняла, что потерпела фиаско. Джон боролся, стараясь выколотить средства у своих должников, изыскивая пути накопить деньги, не вползая в долги. Капитан судна, только что возвратившегося из Франции, откровенно говорил, что обзавестись хозяйством в Париже дороже, чем в Массачусетсе.

В этот вечер они отчужденно лежали в постели, каждый на своей стороне.

— Не выходит, Джон.

— Виноват я. Если бы занимался правом, отложил на черный день пару тысяч фунтов стерлингов…

— Ты должен поехать один. Это единственно возможное решение.

Он промолчал.

— Разве, Джон, это не разумно?

— Вроде бы.

— Следует быть осторожными?

Он не отвечал.

— Хорошо. Мы останемся дома. Как было в последние одиннадцать месяцев.

Джон повернулся к ней лицом, но не обнял.

— Выдержишь ли ты? Ведь почты не будет месяцами. Многие письма затеряются. Мы не будем ничего знать друг о друге, даже живы ли мы.

— Понимаю, буду страдать. Я достаточно привыкла. Буду ждать и терпеть в меру своих сил.

Утром, когда они сообщили детям о своем решении, Джонни не показал вида, что взволнован.

— Я еду.

— Нет, Джонни, мы решили.

— Я настроился ехать. Я буду помогать папе. Около него должен быть один из нас.

— Ты будешь прекрасным помощником для меня, Джонни. Но как быть с мамой?

Абигейл сдержала слезы. Джонни помогал ей во многом, не говоря уже о том, что доставлял почту. Ей будет его страшно не хватать. В трудные моменты он составлял ей компанию, был также другом для других детей. К тому же ей придется волноваться за двух уехавших так далеко.

Сын смотрел ей в глаза и умолял:

— Мама, ты позволишь мне поехать, не так ли? Я обучусь многому. Получу хорошее образование. Здесь такого нет. Ты сама это говорила.

Абигейл взглянула на детей. Они наблюдали за ней молча, с широко открытыми глазами.

— Да, Джонни, ты можешь ехать.

Она повернулась и вышла из комнаты. Это было самое трудное в ее жизни решение.

В середине февраля Абигейл одиноко стояла на вершине горы Уолластон, ветер развевал ее волосы, тот самый ветер, который влек фрегат «Бостон» на северо-восток к линии горизонта. На сердце у нее было тяжело. Она вспомнила строки из Книги судей Израилевых: «Левую руку свою протянула к колу, а правую свою к молоту работников; ударила Сисару, поразила голову его, разбила и пронзила висок его.

К ногам ее склонился, пал и лежал, к ногам ее склонился, пал; где склонился, там и пал сраженный».

Перестройка адвокатской конторы Джона в галантерейную лавку завершилась. На столе, предназначавшемся для клиентов, Абигейл разложила рулоны марли, стопки носовых платков, цветных лент, перьев, митенок и перчаток, французское столовое стекло, голландские краски.

Коренастый Томми, которому в этот жаркий июльский день 1781 года исполнилось девять лет, снял с полок юридические книги отца, завернул их в старые экземпляры «Бостон газетт» и отнес на чердак. На освободившиеся места Абигейл положила рулоны тканей, доставленные из Европы, — ситец и сатин, барселонские льняные ткани, а также ткани из Бенгалии, нанку, персидский шелк, шерстяные ткани, крашеные, блестящие. Из секретера Джона Абигейл извлекла его бумаги, пометила, связала отдельными пачками, а затем аккуратно сложила в сундук на чердаке. В ячейки секретера она поместила шпильки, игральные карты, искусственные цветы, сургуч, черный китайский чай.

Стоя у выходившей на дорогу Бостон — Плимут двери, через которую, не нарушая покоя остальной части дома, в лавку входили покупатели, Абигейл с удовлетворением обозревала свое хозяйство. К ней подошел Томми. Он не обладал живостью ума, присущей Джону Куинси, и заразительным юмором Чарли, но Абигейл ценила его как наиболее практичного из трех сыновей. На него всегда можно было положиться; медлительный и методичный, он неизменно завершал начатое дело.

— Прекрасный вид, ма.

— Лучше, чем торговать за кухонным столом, Томми. Ты очень помог мне. И ты, Нэб.

— Рада, что ты довольна, мама, я же нет.

Абигейл бросила острый взгляд на свою шестнадцатилетнюю дочь. После отъезда Джона Нэб превратилась из рыхлого ребенка с простецким лицом, напоминавшим отца, в изящную длинноногую красотку с синими глазами, короной каштановых волос, смуглой бархатистой кожей, пухлыми яркими губами и ослепительно белыми зубами. Занятая заботами, навязанными войной, управлением фермой и закупками товаров, Абигейл не приглядывалась к дочери и не замечала ее гордой высокой груди и узких бедер, а теперь вдруг обнаружила, что Нэб повзрослела и, весьма вероятно, будет считаться в графстве Суффолк достойной невестой. Однако от Абигейл не ускользнуло то, что по мере взросления дочь становилась замкнутой, скрывала свои чувства и настроение. Она держалась с царственным достоинством, унаследованным от бабушки Смит.