Ирвинг Стоун - Те, кто любит. Окончание

Однако Джон провел почти десять лет во Франции, он бегло говорил по-французски, у него были друзья среди аристократов, священников, военных. Он часто беседовал на философские темы, обсуждал труды Дидро, Д’Аламбера, Вольтера, Руссо. Знал ли он, что назревает революция?

— В отдаленном будущем, да. И в то же время нет. Я знал, что Франция все глубже и глубже увязает в долгах, что она на краю банкротства, ибо мало кто склонен покупать ее ценные бумаги. Я знал, что аристократия презирает короля, считает его политическим ничтожеством, не любит легкомысленную королеву. Я знал, что расточительство ввергнет народ в нищету, что все мольбы гуманно настроенных священников и нобилей игнорируются. Я знал о хлебных и соляных бунтах в провинциях. Ожидал ли я поэтому, что французы совершат революцию вроде нашей? Признаюсь: не ожидал. Не могу припомнить, чтобы Бенджамин Франклин или Томас Джефферсон предвидели зреющее восстание. Быть может, надо быть французом, чтобы почувствовать это.

Когда в Нью-Йорк пришли первые сообщения о новой французской конституции, энтузиазм Джона Адамса охладел. Французы не создали сбалансированного правительства. Национальное собрание отклонило идею второй законодательной палаты, ибо не хотело поделиться полномочиями. Не было и правовой системы, способной определить законность его актов.

Король, как исполнитель, лишился власти.

— Это первый опасный просчет, — заметил Джон. — Собрание превратилось в тоталитарную власть. Любой депутат или группа депутатов, установившая контроль над ним, будет править во Франции. Такой тип власти означает крах.

Как никто в Америке, он желал успеха французской революции и хотел видеть Францию республикой. Однако он понимал, что путь, по которому пошла Франция, ведет к кровопролитию и разрушению.

Сессия Конгресса открылась 7 января 1790 года. Северная Каролина ратифицировала конституцию в ноябре предыдущего года и вошла в Союз. Джон и сенат воздерживались от перебранок, характерных для первой сессии. Протокольные процедуры устоялись, и стороны притерлись друг к другу. Дома же Абигейл приходилось бороться с суровой зимой, стараясь сохранить домашний уют.

В праздники и весь январь у нее гостил Томми, похудевший и бледный из-за чрезмерного прилежания в учебе и приступов ревматизма. Из трех сыновей семьи Адамс он был наименее способным, но не хотел получать более низкие оценки, чем его братья. Абигейл дала ему лекарства, после чего он почувствовал себя лучше, и постаралась подкормить его, заставляя кушать вместе с располневшим Чарли. Чарли сказал Нэб, которая была его доверенным лицом в любовных делах с Салли Смит:

— Два моих брата довели себя до болезни, уделяя слишком много времени учебе. Слава богу, в семье есть один умеющий получать удовольствие от жизни.

Семья Абигейл все еще насчитывала восемнадцать человек. Хозяйка большой семьи никогда не застрахована от осложнений. Полли Тейлор — девушка, которую она привезла из Брейнтри, обладала буйным характером, вынуждая других служанок отказываться от места. Повариха Абигейл пила и устраивала вульгарные ссоры. Однако среди прислуги был Джеймс, четырнадцатилетний негр с улыбчивым лицом. Друзья посоветовали ему наняться на работу к Адамсам. Он работал в конюшне и по саду, а в обмен за это получал образование. Вскоре Джеймс стал любимцем семьи. В каждый свободный полдень Абигейл приглашала его в гостиную на уроки чтения и чистописания. Он был старательным, умным и быстро воспринимал все. Эстер и Брислер, занимавшие небольшой домик внизу, всегда были под рукой. С их помощью домашнее хозяйство велось достаточно гладко.

Абигейл возобновила официальные обеды. В одну из недель она дала прием дипломатическому корпусу — французскому поверенному в делах Луи Отто, секретарю испанской миссии Хосе Игнасио де Увьяру и голландскому посланнику-резиденту Питеру Юхану ван Беркелю. На следующей неделе она дала обед пяти недавно назначенным судьям Верховного суда от Пенсильвании, Южной Каролины, Массачусетса, Виргинии и Мэриленда и в качестве почетного гостя давнему другу Верховному судье Джону Джею.

Она принимала приезжавших губернаторов и других высоких представителей теперь уже двенадцати штатов.

21 марта 1790 года в Нью-Йорк прибыл Томас Джефферсон, на пост государственного секретаря. Джон Адамс тут же отправился в городскую таверну, где поселился Джефферсон, и пригласил его на семейный обед. Это была счастливая встреча после четырех лет разлуки. Джефферсон не замедлил сообщить, что Патси вышла замуж. Он казался моложе, чем в Париже и Лондоне. Его щеки стали еще более впалыми, аристократический нос обострился, но глаза казались менее печальными. Он был доволен тем, что Джон стал вице-президентом, и не скрывал своих чувств. Джон был, в свою очередь, доволен, что Джефферсон вошел в правительство, которому крайне нужны его мудрость и таланты.

В хорошую погоду в воскресенье утром они ходили в церковь. Их положение было столь же плохим, как некогда во Франции и Англии, поскольку и в Нью-Йорке не было конгрегационалистской церкви.

— Мне никогда не казалось такое возможным, — вздохнула Абигейл, возвращаясь из пресвитерианской церкви, — но каждое воскресенье я сожалею, что мы лишились пастора Уиберда. Я действительно считала занимательными его проповеди.

Ночью выпал снег, и они поехали в санях, которые Джон привез из сарая Коттона Тафтса. Джон говорил громко, стараясь перекричать скрип полозьев:

— Единственные проповеди, которые доставляли мне удовольствие, были три, произнесенные бывавшими наездами священниками из Новой Англии. Через год-два в Нью-Йорке соберется достаточно выходцев из Новой Англии для образования собственной конгрегации. Между тем лучше плохие проповеди, чем никаких.

Для Нэб и полковника Уильяма дела складывались лучшим образом. Начальник полиции получал грошовый оклад. В его пользу отходила существенная доля штрафов, взимавшихся с контрабандистов и судовладельцев, подделывавших судовые документы. Но лишь немногие вели себя подобным образом: наступило процветание, расширялся рынок для местной продукции, а также для иностранных импортных товаров, судовладельцы и капитаны подробно докладывали о перевозимом грузе, крупные суда платили до тридцати тысяч долларов в виде пошлин. Это было крайне выгодно правительству, но лишало полковника Смита средств на содержание семьи.

— Почему он не мог поступить в лондонский Темпл? — ворчал Джон. — Получив правовое образование в Англии, он мог бы иметь к настоящему времени хорошую клиентуру в Нью-Йорке. А что он получил вместо этого?

— Дом в Нью-Йорке. Он арендовал его вчера. Они переедут первого мая, когда весь Нью-Йорк приходит в движение.