Конн Иггульден - Чингисхан. Пенталогия (ЛП)

Дослушивать литанию приводимых генералом имен и названий, право, не хватало сил, но Сюань волевым усилием заставил себя дослушать, вынуждая таким образом сунского офицера дожидаться. Его драгоценную, последнюю армию в данную минуту безжалостно забивали, а он невозмутимо кивал нудным, ничего не значащим деталям, причем с заинтересованным видом.

Генералу наконец хватило благоразумия смолкнуть, и Сюань, чопорно его поблагодарив, будто впервые заметил присутствие сунского посланца. Как только их глаза встретились, офицер спешился и, неожиданно простершись на пыльной земле, коснулся затем лбом генеральского стремени.

– У меня послание для Сына Неба, – сообщил он, избегая даже глядеть на Сюаня.

– Изложи свое послание мне, солдат, – позволил генерал. – Я ему передам.

Офицер снова простерся, а затем встал.

– Его императорское величество милостиво просит Сына Неба пожаловать в его земли. Да будет ему жизни десять раз по десять тысяч лет.

До ответа какому-то там офицеришке Сюань не снизошел. Послание, несомненно, должен был доставить кто-нибудь из вельмож рангом повыше, а не эдакий солдафон. Попахивает пренебрежением. Церемонные словеса генерала Сын Неба слушал уже вполуха. Направляя своего коня шагом, назад он даже не оглянулся. По спине и под мышками обильно тек пот. Рубаха под доспехами промокла, должно быть, так, что хоть выжимай.

Перед скакуном Сюаня сунские ряды раздались в стороны – движение, напоминающее рябь шириной в три гадзара. Таким образом последней цзиньской армии открывалась возможность пройти меж сунских построений, в то время как для взаимного врага обоих государств граница оставалась закрытой. Сюань со своими генералами пересек невидимую черту первым, на пытливые взгляды встречающих реагируя полной невозмутимостью. Следом потянулись ряды его воинства, напоминая уходящий в кожу нарыв.

*

Угэдэй в растерянной ярости смотрел, не веря самому себе. Там, в глубине сунских позиций, воздвигались шатры – большущие кубы шелка с персиковым отливом. Ветер развевал стяги, обозначающие расположения лучников, копейщиков, мечников. С Угэдэя еще не сошло безумие битвы, когда в отдалении показалась свежая кавалерия – целые полки, озирающие с той стороны картину побоища. Смогут ли сунцы противостоять внезапному броску так же, как разбитая армия ушедшего от конечной расправы цзиньского императора? Правда, садящееся солнце им сейчас на руку, да и не только оно. Монгольские лошади скакали без отдыха вот уже столько дней. Они измотаны так же, как их седоки, да и, если на то пошло, сам их хан. Все выложились на поле до предела, сражаясь в невероятном меньшинстве и лишенные теперь всех своих преимуществ. Угэдэй покачал головой. Он видел тот клуб дыма, что выдал наличие у врага тяжелых орудий. Надо всерьез поразмыслить над этим в будущем. А пока даже неясно, как вообще волочь с собой такие махины в походе. Для войска, чья главная сила – в скоростном напоре и маневренности, эти штуковины непозволительно медлительны и чересчур громоздки.

Видно было, как в отдалении через сунские ряды движется небольшая группа конных. Туда же направлялись еще около десятка тысяч человек, но главное, из клещей ушел цзиньский император.

На смену порывистому запалу битвы пришла усталость, накатила волной. Даже собственное бесстрашие казалось теперь Угэдэю вызывающим оторопь безрассудством. Он, как безумный, сквозь взрывы летел на врага, сражался с ним лицом к лицу – а на теле, надо же, ни царапины. На миг – всего на какой-то удар сердца – Угэдэя пронзила гордость.

Но при всем при этом он проиграл. Вновь стал стягиваться вокруг головы знакомый обруч. На каждом встревоженном лице ему теперь мнилась скрытая усмешка. Среди воинов, казалось, идет перешептывание. А вот отец не проиграл бы. Каким-нибудь непостижимым образом он бы изловчился вырвать победу даже из поражения…

Угэдэй отдал свежие приказы, и три тумена, перестав преследовать утратившие стройность ряды цзиньцев, возвратились назад. При этом, как ни в чем не бывало, люди ждали команды к бою, а минганы, быстро и легко перестраиваясь в конные квадраты, вставали лицом к сунской границе.

Внезапная тишина была подобна ломоте в ушах. Угэдэй, потный, с полыхающим лицом, медленно тронулся вдоль рядов своих нукеров. Пожелай сунские генералы действительно учинить над ним расправу, они бы даже не стали дожидаться подхода цзиньцев – сейчас для успешного броска хватило бы и половины их армии. Угэдэй сглотнул, поводя языком по рту, пересохшему настолько, что дыхание застревало в горле. Нетерпеливым жестом он велел стольнику доставить бурдюк с вином, а когда дождался, судорожно припал к его кожаному сосцу, безостановочно булькая крупными глотками. Боль в голове все не убавлялась, а в глазах как будто начинало мутиться. Вначале подумалось, что это пот, но, как ни вытирай, он все не исчезал.

Монгольские тумены завершили перестроение, при этом сотни воинов все еще не могли отдышаться, а многие перевязывали себе кровоточащие раны. Вон на кобылице – не своей, едущей усталой трусцой, – показался Тулуй. Братья переглянулись, с виноватой досадливостью отведя друг от друга глаза, и младший еще раз посмотрел вслед снова ускользнувшему императору.

– Ишь, везучий какой, – тихонько заметил он. – Ну да ничего. У нас теперь его земли, его города. Армии его истреблены, остался только этот сброд из недобитков.

– Хватит, – осек Угэдэй, потирая виски. – Нечего тут разливаться медом. Мне теперь остается одно: завести войско в сунские земли. Они дали прибежище моим врагам и знают, что с рук им это не сойдет. – Поморщившись, он снова припал к бурдюку и сделал глоток. – За мертвых, так или иначе, надо будет отомстить, пусть и не сию минуту. Построй людей, и трогаемся на север, да поскорее. Но чтобы не очень заметно, ты меня понял?

Тулуй улыбнулся: кому из командиров нравится отступать, тем более под глумливым взором врага? Хотя люди понимают гораздо больше, чем кажется Угэдэю. Сплошную стену из сунских солдат они видят ничуть не хуже, чем он сам. И ни один из нукеров сейчас не закричал бы криком: «Пустите меня на нее первым!»

Тулуй собирался повернуть лошадь, когда в отдалении неожиданно бахнул одинокий пушечный выстрел. Было видно, как со ствола одного из выстроенных в ряд сунских орудий сорвалось округлое облачко дыма. А из пушечного жерла – это видели оба, и хан, и его брат – вылетел какой-то предмет и, прокувыркавшись в воздухе, брякнулся среди поля в паре сотен шагов. Секунду-другую оба брата сидели, не шевелясь, после чего Тулуй, пожав плечами, поскакал взглянуть, что это там. В седле он держался прямо, с легкой надменностью, зная, что взглядов на нем сейчас сосредоточено больше, чем на участниках состязаний в Каракоруме.