Конн Иггульден - Чингисхан. Пенталогия (ЛП)

Супруги входили в юрту, когда показался Яо Шу. Старик приветственно поднял руку, и Хубилай сделал то же самое. Цзиньца он знал большую часть жизни и всегда радовался его присутствию.

– Господин желает, чтобы я читал ему перед сном? – осведомился монах.

– Только не сегодня, – проговорил Хубилай, потом, не удержавшись, добавил: – Если, конечно, ты не разыскал что-то достойное. – Яо Шу здорово умел раскапывать интереснейшие тексты на любую тему, от животноводства до варки мыла.

Старик пожал плечами.

– Есть пара текстов об управлении слугами в благородном доме. Если вы устали, они вполне подождут до завтра. Я… надеялся поговорить с вами на другую тему.

Хубилай весь день просидел в седле. Новость Чаби зажгла ему кровь, но возбуждение уже спадало. Он валился с ног от усталости. Однако Яо Шу не из тех, кто любит болтать попусту…

– Тогда поешь с нами. Будь моим гостем, дружище.

Они пригнулись, чтобы пройти в узкую дверь, и Хубилай, скрипя доспехами, сел на койку у изогнутой стены. На большой сковороде жарилась баранина с пряностями, и у Хубилая потекли слюнки. Он молчал, пока Чаби раздавала пиалы с соленым чаем. Чинким разыскал лук, колчан и, положив их на колени, ждал, когда взрослые закончат. Хубилай игнорировал его взгляд, чувствуя, как освежает горячая жидкость.

Яо Шу тоже взял пиалу. Не хотелось говорить при посторонних, но получить ответ следовало. Возраст есть возраст, Хубилай его последний ученик, других не будет.

– Зачем вы пощадили тех сунцев? – спросил он наконец.

Царевич опустил пиалу и странно на него посмотрел. Чаби отвлеклась от готовки, а Чинким оставил возню с луком и перестал ерзать.

– Для буддиста вопрос необычный. Думаешь, мне следовало их убить? Урянхатай наверняка так считает.

– Чингисхан назвал бы их казнь предостережением любому, кто осмелится вам противостоять. Он понимал силу страха.

Хубилай невесело усмехнулся.

– Ты забыл, что мы с Мункэ странствовали с ним, едва научившись сидеть в седле. Я видел, как перед городами ставят белый шатер. – Он глянул на Чинкима и поморщился. – Я видел красные и черные шатры и то, что случалось потом.

[22]

– Но вы пощадили воинов, которые снова могут взяться за оружие.

Хубилай пожал плечами, но старик взгляда от него не отводил, и под его безмолвным давлением Хубилай заговорил снова.

– Друг, я не мой дед и за каждый свой шаг сражаться не желаю. Цзиньцы оказались не особо верны своим командирам. Надеюсь встретить здесь то же самое. – Царевич сделал паузу, не желая слишком откровенничать о своих чаяниях. Яо Шу молчал, и Хубилай, понизив голос, продолжил: – Увидев мои тумены, враги поймут, что капитуляция – еще не конец. Это и поможет мне победить. Если сложат оружие, я отпущу их. Со временем они научатся мне доверять.

– А большие города? – неожиданно спросил Яо Шу. – Живущие в них – заложники своих властителей. Они сдаться не смогут, даже если захотят.

– Значит, я их уничтожу, – спокойно ответил царевич. – Лучших предложений у меня нет.

– Вы убьете тысячи невинных из-за глупости правящей горстки, – печально проговорил старый советник.

Хубилай пристально на него взглянул.

– Разве у меня есть выбор? Они запирают передо мной ворота, а мой старший брат начеку.

Яо Шу подался вперед, его глаза сияли.

– Так докажите Мункэ, что есть другой способ. Отправьте в Дали посланников. Пообещайте пощадить мирных жителей. Ваши противники – сунское войско, а не купцы с крестьянами.

– Купцы с крестьянами никогда не поверят внуку Чингисхана, – усмехнулся Хубилай. – Тень деда витает надо мной. Яо Шу, ты открыл бы ворота монгольскому войску? Я – вряд ли.

– В Дали ворота, может, и не откроют, зато так сделают в следующем городе. Особенно если отпущенные воины разнесут весть о вашем милосердии по всей империи Сун. – Яо Шу сделал паузу, чтобы Хубилай обдумал его слова. – История знает генерала Цао Биня, который взял город Нанкин, не убив ни одного человека. В следующем городе перед ним открыли ворота: люди знали, что резни не будет. У вас сильное войско, но самое разумное – не прибегать к его силе.

Царевич задумчиво потягивал чай. Предложение Яо Шу ему нравилось. С другой стороны, хотелось впечатлить Мункэ. Действительно ли он хочет устроить резню, чтобы оправдать ожидания брата? Нет, не хочет. Страшная перспектива угнетала, давила на плечи, словно доспехи, которые его заставили носить. Сама возможность поступить иначе напоминала свет во тьме. Хубилай допил чай и отставил пиалу.

– И что же стало с Цао Бинем?

Яо Шу пожал плечами.

– По-моему, его предал кто-то из его окружения, но заслуг генерала это не умаляет. Хубилай, вы не ваш дед. Чингиса цзиньская культура не трогала, а вы ее цените.

Царевич вспомнил пыточные орудия, которые видел на брошенных военных постах, залитые кровью улицы, гниющие трупы преступников. Вспомнил массовое самоубийство в Яньцзине, где шестьдесят тысяч девушек разбились, бросившись с городских стен, чтобы не видеть победу Чингисхана. Впрочем, мир везде жесток. Цзиньцы ничуть не лучше дородных христианских монахов, не оставляющих трапезу, даже когда перед ними потрошат еретиков. Под пристальным взглядом Яо Шу он вспомнил печатные работы, бесконечные письма в резной шкатулке и проникся уважением к колоссальному труду, благодаря которому распространялась философия цзиньских городов. Хубилай подумал о цзиньской еде, фейерверках, бумажных деньгах, о компасе, с которым не расставался: чудо, но тот неизменно показывал одно направление. Цзиньцы – люди изобретательные, он искренне их любил.

– Цао Бинь сумел взять город, не убив ни одного человека? – тихо спросил он.

Яо Шу улыбнулся и кивнул.

– Я тоже смогу… по крайней мере, попробую. Отправлю в Дали посланцев, и посмотрим, что получится.

Следующим утром войско Хубилая окружило город-крепость. Плотными колоннами тумены приблизились с четырех сторон и соединились на расстоянии пушечного выстрела от стен. Горожане увидят, что им не выбраться, и, если еще не поняли, поймут, что императорская армия не пожелает, точнее, не сумеет их спасти. Хубилай решил продемонстрировать свою силу и уж потом засылать переговорщиков. Яо Шу хотел присоединиться к небольшой группе, которая войдет в город, но царевич запретил.

Правитель Дали работал в пустом, лишенном удобств зале. Стены покрыли белой штукатуркой, зато пол выложили сандаловыми досками. Красный сандал распилили и уложили в аккурат по длине зала, так что к городскому префекту посетители шли по узорной поверхности.

Под крышей было оконце; глядя в него, Мэнь Гуан дожидался врагов. Он видел дождь, похожий на серую дымку, – погода была под стать настроению горожан. Как префект, Мэнь Гуан носил поверх шелковой туники тяжелую мантию, расшитую золотом. Вес одежд умиротворял: ему нравилось думать, что прежде красивую шапку и мантию носили правители лучше… по крайней мере, удачливее него. Он снова обвел зал взглядом, впитывая спокойствие. Тишина укрывала, как вторая мантия, и отгораживала от по-детски шумных, неумолкающих монголов. Мэнь Гуан услышал их издалека: враги продирались по коридорам городской управы без малейшего уважения к величию и древности здания. Мэнь Гуан заскрипел зубами. Сама бдительность, он чувствовал, как городские стражи при виде захватчиков щетинятся, словно псы. «Мне так нельзя», – твердил себе Мэнь Гуан. Войско императора предало Дали, оставив город на милость варваров. Префект приготовился к смерти.