Владимир Архипенко - Ищите связь...

Никогда еще Шотман не ощущал такой ответственности за судьбы товарищей, как сейчас. После тех, апрельских арестов большие корабли в Гельсингфорс не возвращались. Из Кронштадта дошли вести, что и там жандармы схватили нескольких человек, но что именно там произошло, никто толком не знал. Газеты, как по команде, перестали сообщать что-либо об арестованных. Но нужна была связь с военными кораблями, с матросами. И ее Шотман искал.

Как-то вечером слесарь из соседней мастерской, вернувшийся из командировки, передал ему маленькую записочку, в которой торопливо нацарапано карандашом:

«Дорогой товарищ Шотман! Посылаю эту записочку с надежным человеком. Он рассказывал, что тебе удалось избежать ареста. Спешу сообщить, что хотя и многих матросов похватали, но есть люди, которые могут начать все сначала. Служу я сейчас на линейном корабле «Император Павел I». Сообщи о себе. Сергей».

Значит, Краухов на свободе!

Это уже кое-что! Между Гельсингфорсом и Кронштадтом протянулась новая ниточка.

«Выпуск воспитанниц из Кронштадтского сиротского дома состоялся 6 мая. В этом году выпущено 5 воспитанниц. Помимо отличного воспитания и учения, которые дал им сиротский дом, они обучены ремеслам и 3 получили звание подмастериц портняжного цеха. Выпуск почтили своим присутствием попечительница сиротского дома Н. Ф. Вирен, главный командир вице-адмирал Р. Н. Вирен. После отслуженного отцом Путилиным молебствия, во время которого пели дети сиротского дома, и сказания батюшкой напутствия к выпускным воспитанницам обратилась с сердечной речью Н. Ф. Вирен. Чисто материнская горячая любовь к сиротам слышалась в словах адмиральши, и глубоко должны запасть они в душах, выпускаемых из приюта. После ее превосходительства напутствовал воспитанниц главный командир и выдал им аттестаты, свидетельства и евангелия».

Мичман Тирбах прохаживался по палубе неподалеку от кормового флага, под которым застыл матрос-часовой с винтовкой. Матрос не шелохнется, бескозырка, как положено, чуть на правую бровь, шинель ладно сидит, пуговицы блестят солнцем. Смотрит матрос прямо перед собой, и взгляд его упирается прямо в орудие кормовой башни…

Все было по форме, но мичмана часовой чем-то раздражал. А впрочем, сегодня его раздражало все. Накануне он получил от тетки — баронессы Таубе письмо, в котором она со свойственной ей церемонностью сообщала, что рада была бы выполнить его просьбу, но сейчас не располагает необходимой суммой денег. В конце письма она назидательно растолковывала, что в жизни слишком много соблазнов, которых молодому человеку следует решительно избегать, а особенно игры на скачках. Откуда старуха могла пронюхать о скачках? Неужели ей проболтался этот чопорный коммерсант Гликенберг — владелец соседнего с теткиным дома в Аренсбурге? Этого типа Тирбах встретил возле петербургского ипподрома, куда заходил на пару часов, переодевшись в цивильное платье. Значит, узнал-таки, каналья, издалека… В результате — теткин отказ. А деньги нужны позарез — в прошлое свое увольнение на берег он действительно продулся на бегах до копейки. Придется опять занимать у этого чистюли Эльснера. Тот, конечно, даст, но улыбнется при этом своей идиотской «понимающей» улыбкой, пропади он пропадом, этот паинька! Но хочешь не хочешь, а придется после вахты идти на поклон. Но до конца вахты еще добрых два часа…

Поправив оттянувшую ремень тяжелую кобуру с револьвером, мичман мельком оглядел палубу, заполненную матросами, которые, несмотря на свежую погоду, были все в полотняной рабочей одежде. Стороннего наблюдателя, вероятно, удивило бы, отчего это полторы сотни стоят на четвереньках или на коленях, и каждый ковыряется на кусочке палубы у себя под носом и время от времени передвигается на новое место. Однако вахтенного мичмана эта картина вовсе не изумляла. Он ее видел не в первый раз, знал, что матросы, держа в пальцах осколки стекла, выскабливают ими черные угольные пылинки, застрявшие в волокнах дерева во время недавней погрузки угля. На других кораблях палубу просто мыли, но на «Императоре Павле I» командир Небольсин установил такой порядок, чтобы после мытья ее подчищали стеклом. Офицерам он разъяснил, что добивается тем самым двоякой цели — чтобы чистота была идеальной и чтобы матросы лишнее время загружены были. Чем больше занят матрос по службе, тем у него меньше возможностей для всякого рода разговоров и бесед, в ходе которых нет-нет да и проскользнут крамольные мысли, а то и прямое осуждение существующего в государстве порядка.

Это решение командира корабля Тирбах одобрял, хотя в общем недолюбливал Небольсина, считая его тряпкой и расплывчатым интеллигентом. Настоящий офицер должен быть жестким и воинственным, считал Тирбах, и это должно отражаться не только в характере, а и в самой внешности. А что Небольсин? Рыхлый, сутулый. Форменная одежда висит на нем, голос тихий, невыразительный. Команду подать по-настоящему, так, чтобы воздух звенел, не может. Зато сам Тирбах умел скомандовать так, как никто другой на корабле, и это признавали все офицеры. Его пронзительный вибрирующий голос растекался во всю длину верхней палубы. Никто, конечно, не подозревал, что, еще будучи гардемарином, он, приезжая на побывку в поместье тетки на острове Эзель, выискивал глухое безлюдное место на берегу и, подражая Демосфену, часами тренировался там в подаче команд. Особенно нравилось ему делать это в шторм, он получал истинное удовольствие, если удавалось перекрыть голосом шум прибоя. Именно такой силой голоса и должен обладать настоящий морской волк!

В Морском корпусе его выделяли среди других гардемаринов по умению отдавать команды, по строевой выправке. И еще на последнем году обучения он приобрел известность — прославился усами, кончики которых были скручены так тонко, что напоминали острие шпаги.

Для офицера флота его императорского величества усы были такой же непременной принадлежностью, как погоны и кортик. Сам государь следил за тем, чтобы устоявшаяся традиция свято выполнялась, и видел в безусом офицерском лице проявление некоторого вольномыслия, которое, конечно же, нетерпимо было в таком стойком отряде верноподданных, каким был офицерский корпус флота. Зная об этом, коллеги Тирбаха, все как один, носили усы. У подавляющего большинства это были усы «инглезированные» — торчащие аккуратной щеточкой на верхней губе, но мичман выбрал для себя иной образец — его усы должны были быть точной копией тех, которые украшали лицо германского императора Вильгельма II. Кому же еще должен был подражать прямой потомок ливонских рыцарей, каким являлся барон Тирбах?