Антанас Венуолис - Перепутья

— Тогда почему мы детей против своих воевать отпустили?! Где это видано, чтобы свой своего душил! — вспыхнул Седгайлис и продолжал: — Иногда и между своими ссоры случаются, но чтобы свой против своего шел да еще общего врага на помощь звал, этого в Жемайтии еще не бывало! Разве слышали вы что-нибудь подобное во времена Кестутиса и Альгирдаса? Разве дружили с псами-крестоносцами князья Миндаугас и Гедиминас 31 31 Гедиминас (Гедимин; ок. 1275–1341) — великий князь литовский (1316–1341). Сделал Вильнюс постоянной столицей государства. В годы его правления крепнущее Великое Княжество Литовское сдержало агрессию феодалов Западной Европы, остановило продвижение Золотой орды на запад. ? О Праамжюс 32 32 Праамжюс — бог вечности. , неслыханное это дело!

Услышав ссору мужчин, спрыгнули с приклетка женщины и девушки, окружили стариков и прислушались к их разговору. Увидев приближающегося со стайкой женщин Талунду, мужчины замолчали, и каждый задумчиво стал смотреть себе под ноги.

— Да хранит вас Перкунас и все наши боги! — еще издали приветствовал собравшихся старик Талунда и вонзил копье в землю.

— Да хранят и тебя наши боги, — нестройно ответили собравшиеся и, казалось, неохотно подняли опущенные головы.

— Ну, мужчины, женщины, почему приумолкли? Почему не славите Праамжюса? Разве он уже от вас солнце спрятал? Разве Жемина уже не благословляет хлеба на наших полях? Разве сладкая Милда любовь в ваших сердцах в ненависть превратила? Чего приумолкли, гостюшки?

— По твоим речам слышим, Талунда, что и для тебя Праамжюс солнышко затмил и сердце местью наполнил, — ответил старик Индре и снова стал смотреть себе под ноги.

— Садись, дядя, гостем будешь, — пригласил хозяин избы Гинутис и, подвинувшись, освободил место на лавке.

— А чего ж вы носы повесили? Почему вы без оружия? — оглядываясь, спрашивал кривис Талунда.

А вы, девушки, женщины, почему вы не танцуете, почему не поете?

— Мы уже молились в пуще, под священным дубом; Праамжюсу и сладкой Милде свои думы поведали.

— Хорошо, женщины, хорошо. Да не забудет про вас и она, сладкая Милда. А вы, мужчины, почему нахмурились? Молились ли вы Перкунасу? А где ваше оружие? Повсюду крестоносцы рыщут, как псы, а вы даже оружие с собой не носите! Меч — он и есть меч, а сулицей всегда можно из-за куста крестоносца уложить, как я вчера одного…

— Нынче уже не те времена, Талунда, чтобы без оружия даже на порог нельзя было ступить; сегодня хоть мы, старики, можем себе спокойно отдыхать дома, — умиротворенно вздохнул Кулгайлис и добавил: — А крестоносцы не враги нам более; веселиться запрещено, ибо воскресенье!

— Так вот какой ты верный раб крестоносцев: не наградили ли тебя ксендзы заодно с белой рубашкой еще и платьем витинга?! — уязвил его старый Талунда и, зло улыбнувшись, уставился на Кулгайлиса.

— Воскресенье праздновать не только крестоносцами, но и самим князем наказано, — оправдывался Кулгайлис.

— А почему же ты его не празднуешь, почему же сидишь нос повесивши, почему горе горюешь? Празднуй. Бери себе ихнего бога и празднуй: молись, крестись, а мы поглядим, как он для тебя осень в весну превратит или сердце любовью наполнит, — зло говорил кривис Талунда.

Все слушали понурив головы и не смели смотреть Талунде в глаза. Вздыхали сжавшиеся в кучку женщины, приумолкли девушки. Никто не хотел ни начинать молиться христианским богам, ни своих славить. Всем было тревожно, боязно и грустно. Тревожно, ибо повсюду видели они разоренные святилища, погашенный священный огонь, своих опозоренных богов. Боязно, ибо страшились они мести старых богов и не верили в могущество новых. Грустно, ибо сыновья и мужья уехали помогать крестоносцам воевать против своих же, да и вообще не знали они, что сулит им завтрашний день. Приходили слухи, что где-то жемайтийцы отказались входить в воду и креститься; там — не позволили вырубать священные дубравы, заливать вечный огонь. Говорили, что где-то за Вентой разъяренный Перкунас сжег всю деревню и молнией поразил крест нового бога, установленный на месте святилищ; что Пикуолис напустил мор на скот выкрестов и что все лесные звери уходят за Венту в пущи, где еще теплится священный огонь.

Охали жемайтийцы, сокрушались, вздыхали, а старый кривис старался еще сильнее принизить их:

— Стыдно нам, стыдно, жемайтийцы. Перед волей чужаков склонились. Рабами крестоносцев стали. А что еще будет, когда в каждой деревне поселятся войт и ксендз крестоносцев!!! Вот если бы воскрес вдруг отважный Миндаугас, ох принялся бы он потрошить крестоносцев, ох принялся бы, только гул разносился бы по пущам.

— Погоди, кривис, не горячись, еще неизвестно, что запоет крестоносцам наш князь, когда сядет в Вильнюсе на трон князей всей Литвы. Миндаугас тоже от крестоносцев крещение принял и полученную от них корону себе на голову возложил, но потом, когда с силами собрался, так им всыпал, что до самого Караляучюса погнал. Как бы и наш Витаутас так же не поступил, ведь и его терпению придет конец, — спорил с кривисом Мишку Йотайкис.

— Вот именно, гостюшки, — еще злее набросился кривис Талунда, — не слишком ли рано отвернулись мы от своих богов? Не слишком ли рано начали поклоняться чужим? Никогда крестоносцы не были нашими друзьями. Они уничтожают нас, жгут, грабят наше добро, а кто в живых остается, тех крестят и учат любить их, страдать и быть терпеливыми ихними рабами. Этого их боги требуют. Разве требуют наши боги чего-либо подобного от нас или рабов наших?.. Наши боги наказывают за зло и благословляют на добрые дела… Так что давайте вернемся к своей старой вере и будем славить только своих богов, а чужих сожжем.

Кривис воздел руки к небесам, начал молиться и призывать богов, чтобы они отомстили крестоносцам. Помолившись, он с помощью девушек и женщин развел костер и велел всем принести образы немецких богов и распятия и бросить в огонь. Сначала все охали и боялись мести крестоносцев, боялись, как бы кто не выдал. Правда, предателя Немураса кто-то задушил в пуще; все думали, что сделал это бог Пикуолис, но теперь еще побаивались благосклонного к крестоносцам Кулгайлиса. Комтур приказал ему приглядывать, чтобы жемайтийцы не поклонялись своим богам, не собирались в пущах под священными дубами, и следить, чтобы в каждой избе было изображение Христа или распятие.

— Если ты, Кулгайлис, — обратился к нему Талунда, — уже с потрохами продался крестоносцам и отрекся от своих богов, тогда убирайся с наших глаз долой, пусть и тебя побыстрее настигнет в пуще мстительная рука Пикуолиса и пусть поразит молнией твою избу грозный Перкунас!.. Или убирайся с наших глаз, или тоже неси из своей избы немецких богов и бросай их в огонь!