Сергей Андреев-Кривич - Может собственных платонов...

Своему рассуждению о внешней мудрости Аввакум предпослал выписку, которая начинается словами: «Погублю премудрость премудрых и разума разумных отвергуся».

Почему следует погубить мудрость мудрых и отказаться от того, чего достигнет разум разумных? Откуда Аввакум взял эти грозящие слова? Тут не сказано. Михайло припоминает. Он это читал. Где?

Михайло читал «Книгу», как и раньше, тайно. Никого поблизости не было. Однако когда он припомнил, откуда взяты Аввакумом эти слова, он невольно огляделся вокруг.

Библия!

Тайная встреча Михайлы Ломоносова с Максимом Нечаевым произошла так.

Василий Дорофеевич Ломоносов перевозил однажды хлебный груз, принадлежавший Василию Нечаеву, богатому крестьянину из деревни Гаврилиха Важского уезда Озерецкой волости. После Василия дела принял сын его Максим. Вот этот Максим Нечаев и остановился в Мишанинской, возвращаясь из Архангельска домой. Он хотел порядиться с Василием Дорофеевичем о перевозке хлеба. Договорились они быстро.

…Уже вечерело. Миновав деревенскую улицу, Михайло вышел за околицу и пошел по дороге, ведшей в соседнюю деревню. В том месте, где дорога, сделав изгиб, входит в заросль кустарника, из-за кустов вышел навстречу Михайле Максим Нечаев.

Михайло отшатнулся.

— Давно уж тебя поджидаю. Продрог даже. Морозец к вечеру приударил.

Что нужно этому человеку? Приходил к отцу, рядился, назвался Максимом Нечаевым, сыном Василия. А теперь вот тайком в поле его поджидает. Михайло стоял выжидающе.

— Не удивляйся. С нашими в Татурове говорил. О тебе все рассказали.

А, вот что! Старообрядец.

— Так вот, слушай. Времени у меня мало. Да и встретится вдруг кто невзначай. Не нужно, чтобы вместе нас видели. Потому прямо о деле. Я не только торгую хлебом. У нас, неподалеку от Гаврилихи, еще мой отец заложил скит. В нем вместе со старцем Исаакием Петровым, каргопольцем, в праведной вере я наставляю. Вот и хочу сказать тебе. Как наступит следующая зима, приходи к нам. Повидаешь. Говорили наши о тебе. Тут и весь мой разговор. Спешить надо. Опять говорю: как бы нас не увидели. Поглядишь у нас, как живем, чтобы жизнь будущую заслужить. Ну, и не только в этом дело. Знаю, о чем Андрей Денисов с тобой говорил. Был там я. Денег у меня немало. Всю пустынь своим хлебом кормлю. Ежели ты пойдешь куда, помогу. Понял?

Окончив разговор, Нечаев быстрым шагом пошел к Мишанинской. Там его ждали уже снаряженные в путь сани.

В лесу Раменье в пятнадцати верстах от деревни Гаврилиха, на отшибе, отделясь от сел и деревень, стал огородившийся частоколом скит — Никольская пустынь, где учили справедливости и наставляли старой вере умудренные в ней старец Исаакий Петров и Максим Нечаев.

В Никольской пустыни в хорошо срубленных и толково поставленных кельях в ту пору жило уже около восьмидесяти человек — мужчины, женщины, дети. Это был большей частью бедный люд. Здесь они были сыты, обуты, одеты. В эту пустынь и должен был зимой прийти Ломоносов.

Проходило лето. Подходил август 1726 года. Близился тот день, когда в Никольской пустыни произошли события, взволновавшие весь Север, вызвавшие переполох в Петербурге и Москве.

…Уже когда упали сумерки, в огороженный высоким частоколом двор Никольской пустыни с быстрого хода ворвался конный гонец. Сорвавшись с тяжело водившего боками взмыленного коня, гонец без промедления и доклада бросился прямо в келью к Исаакию. Выслушав прискакавшего из Гаврилихи, Исаакий поспешно отправился к Максиму Нечаеву.

Встревоженные скитники с беспокойством поглядывали на келью, в которой совещались Исаакий и Максим.

К Никольской пустыни подступал большой воинский отряд.

На раскольничий скит уже давно косился обретавшийся на воеводстве в Шенкурске майор Михаил Иванович Чернявский. И когда до него дошли вести, что из деревни Гаврилиха в Никольскую пустынь ушло еще несколько семей, он решил не откладывать больше дела.

Снарядив воинскую команду, Чернявский отправился в путь.

По путаным лесным тропам, взяв в Гаврилихе понятых, шенкурский воевода ранним утром подступал к тревожно насторожившейся пустыни.

Исаакий и Максим, посовещавшись между собой вчера, уже все решили. И потому безо всякого ответа отдали обратно посланцу Чернявского письмо, в котором воевода требовал сдачи всех раскольников.

Солдаты обложили пустынь.

Вновь Чернявский потребовал сдачи. Ему ответом было только молитвенное пение собравшихся в часовне пустынножителей.

Исаакий и Максим приступили к совершению страшного обряда. Раскольники стояли рядами, на коленях, в белых чистых рубахах. Оба учителя прошли между ними и наложили на каждого, не обойдя ни одного человека, ни взрослого, ни малолетнего, бумажные венцы, на которых чернилами был означен праведный осьмиконечный крест.

Проходя по рядам и благословляя ставших на свою последнюю молитву, Исаакий и Максим повторяли:

— Мы за старую веру в часовне сгорим все, и в сих венцах станем все пред Христа.

— Сгорим все до единого человека! — неслось под своды часовни.

Но — что это? Где-то в стороне раздалось рыдание. Когда подошли вероучители, один из стоявших на коленях задыхающимся голосом шептал:

— Огонь… Страшно…

— Не страшись, — тихо ответил Исаакий. — Как сожжемся мы, так нам на том свете не будет муки, а будет нам царство небесное. Что говорит учитель наш и страдалец Аввакум? Вот что говорит. — И Исакий стал пересказывать то место из Аввакумова письма к Симеону, где Аввакум пишет: «Боишися пещи той? Дерзай, плюнь на нея, небось! До пещи той страх-от, а егда в нея вошел, тогда и забыл вся. Егда же загорится, а ты и увидишь Христа и ангельския силы с ним: емлют души те от телес, да и приносят ко Христу, а он, надежа, благословляет и силу ей подает божественную… яко восперенна туды же со ангелы летает, равно яко птичка попорхивает. Рада, из темницы той вылетела! Темница горит в пещи, а душа, яко бисер и яко злато чисто, взимается со ангелы выспрь, в славу богу и отцу…»

Пересказав Аввакума, Исаакий добавил:

— Враги нам сами помогают.

Береста, сухая солома и черное горючее смолье были заранее подложены снизу под всю часовню. И как только Максим Нечаев, выйдя из двери наружу, бросил под часовню пылающий факел, сразу вспыхнуло пламя.

Поспешно вернувшись в часовню, Нечаев крепко изнутри закрыл ее замком: чтобы не было греха тем, кто вдруг усомнится в огненном крещении… Наружу были выставлены только четыре человека, которые должны были оборонять дверь от солдат, стреляя в них из ружей.