Сергей Андреев-Кривич - Может собственных платонов...

Ломоносов приступил к делу прямо. Сказав, что хочет получить книгу Альваруса, он вынул из кармана серебряную полтину.

— Вот за книгу ту заплачу.

Дьякон не без благосклонности взглянул на полтину. Что же делать? Дело неплохое — полтина, но вот как все-таки отдать книгу? Ведь все на счету.

Дьякон погладил себе бороду, пустил ее тыльной стороной ладони лопатой вперед и степенно задумался. По достойном промедлении он сказал:

— Вот что, Михайло. Знаю твоего отца. Усердный христианин. Его прилежание великую помогу воздвижению нового каменного храма — Дмитриевской церкви оказывает. Знатное рвение употреблено Василием Дорофеевичем для сбора денег среди земляков на построение сего блистательного дома божьего. И Василий Дорофеевич сам усердный жертвователь. Сыну сего достойного христианина от нас должен быть почет.

Михайло молчал. Дьякон не торопился продолжать, видимо что-то обдумывая. Оглядев сидевшего напротив него Михайлу, он сказал:

— Достойный сын Василию Дорофеевичу. Ну, отец-то безбеден, потому и сыну такому, чтобы с честью имя носил, видно, сколько нужно денег дает?

Михайло сразу понял, куда клонит дьякон.

— Отец дьякон, боле ничего нету. Одна только полтина. Батюшка деньгами не балует.

— А-а-а! В скромности и воздержании растит отрока. Деньги что? В деньгах и пагуба таится.

«Нет — что же полтина? Стоит ли? Не стоит…»

— А для какой надобности Альваруса иметь желаешь?

— Книги латынские хочу читать научиться.

— А хорошо ли обдумал, каков будет плод стремления твоего?

— Отец дьякон, боле полтины нету.

— Не о том говорю, криво толкуешь, — строго сказал дьякон. — Нехорошие мысли. Не подобают тебе… Греховные помышления. Если бы можно было, то и без платы отдал. Но книги сии Архиерейскому дому принадлежат. Осмелюсь ли за мзду отдать? Како обо мне мыслишь?

— Неподкупность всегда в вас чту, отец дьякон.

Косо и подозрительно глядя на Михайлу, дьякон сказал:

— Хочу открыть очи твои. Прозри!

Дьякон учительно поднял перст.

— Наукам предаешься, знаю! Язык латынский и еще усугубит познание твое. А помыслил ли ты, каковая горечь проистечет для тебя от наук? Вроде овцы заблудшей окажешься. С латынью ли за сохою идти? А?

Дьякон смотрел на Михайлу почти грозно.

— Разумен ты, потому помысли и о большем. Господь, творя человека, создал его так, что каждый член в нем и каждая способность — для своего дела. Руки — для труда и созидания, очи — для лицезрения величия творения, речь дана человеку, чтобы всечасно славить господа. В человеке все определено высшей мудростью и промыслом [70] Промысл — божья воля. . И захоти кто нарушить божеское предустановление, разрушится все и получится полное нарушение естества. Так и в государстве. Все в нем мудрым разделением держится. Правитель печется о благе народном и во главе боярства и дворянства оберегает родную землю от супостата, духовенство усердно молит господа о ниспослании благодати, крестьянство трудится и в поте лица добывает хлеб насущный, чтобы пропитать себя и своих соотечественников; многие же люди предаются различным рукомеслам и пекутся об одежде, жилье и всем прочем, потребном для всего народа.

Дьякон прервал течение мысли и предался размышлению. По окончании размышления он продолжал:

— Ежели преступить границы дозволенного, то получится великое смятение всего и раздор. Обратимся к уподоблению.

Дьякон опять поднял вверх учительно перст.

— Ежели, к примеру, крестьянство, пекущееся о хлебе насущном, потщится выйти из своего состояния, то зарастут плевелами поля и оскудеют житницы [71] Плевелы — засоряющая посев трава; житница — помещение для хранения зерна. , учинится запустение великое, и глад поглотит весь народ купно же с крестьянством. И колико мудро предустановлено все сие господом, обнаруживается через то, что ежели таковая дерзкая и с разумом несовместимая попытка возникает, то господь наказует сих преступающих его закон и обрушивает на них кару.

— Отец дьякон! Достоин ли столь высоких размышлений!

Дьякон метнул в Михайлу уже злой взгляд. Но он умел держать себя в руках.

— Оные крайности, за которые все одно карает господь, могут быть предупреждены, ежели со тщанием и неотступно наблюдать порядок, учрежденный промыслом. И кому же, как не нам, всечасно молящим господа о ниспослании благодати, кому же, повторяю, как не нам, воссылающим ему молитвы, следить за тем, чтобы сей установленный порядок блюлся свято?

Дьякон застыл в положении восторга и умиления. Глаза его были устремлены горе [72] Гор е — вверх. .

Когда благодать отпустила дьякона и он снова сошел мыслию к сей бренной [73] Благодать — божья милость; бренный — грешный, земной. жизни, он сказал Михайле:

— Ты, Михайло, крестьянский сын, в подушный оклад [74] Подушный оклад — налог, взимавшийся с крестьян, ремесленников; дворяне от подушной подати были освобождены. положен. Возмечтал, Михайло! Смирись!

У Михайлы начинало закипать под сердцем.

Дьякон продолжал:

— По лицу твоему пробежала как бы тень. Вижу! Но да не ляжет тебе на душу горечь. Говорю тебе: в крестьянской доле — великий почет. Ведь через крестьянство, через его святой труд, доставляется людям всяческое пропитание, чем и продлевается жизнь рода человеческого. Душа возвышается, когда помыслишь о сем! Твое дело — крестьянствовать у двора. Всякому свое. Нам, служителям церкви, воссылать молитвы господу о прощении грехов всех людей и наших собственных!

Дьякон приблизил одна к одной отверстые [75] Отверстый — раскрытый. ладони и устремил их вверх, подняв ввысь и очи. Так он и оставался в умилении, смотрел в угол, как бы возносясь мыслию.

Михайло посмотрел, куда устремлял взор дьякон, и спросил:

— Это что, отец дьякон, вы там разглядываете?

— Как — что? Благодать узреть устремляюсь.

— Это, стало быть, она из того как раз угла на вас нисходит?

Дьякон побагровел. Мутным злобным взглядом он уставился на Михайлу, и вдруг — куда девался бархатный голос! — дьякон завизжал:

— А! Что говоришь? Кощунствуешь? За подобное-то знаешь что?

— Знаю! Не в ад. Длинно, отец дьякон, говорили. Не короче ли было бы, если бы о Качерине вспомнили?

Дьякона под самый корень подрезало. Он ведь думал, что уж так-то тайно качеринское дело ладит, что никому о том и слыхом не слыхать. А вот оказалось, что благодарственные воздаяния Качерина, крестьянина, сын которого учился у них в школе, куда крестьянским детям доступ был закрыт… Дьякон захлопал глазами, засопел, что-то хотел сказать, но только непонятное прохрюкал. Даже лисьей дьяконовой хитрости дело оказалось не под силу.