Аркадий Савеличев - А. Разумовский: Ночной император

— Бери, Иван Иванович!

Алексей охватил своими сильными руками весь торс Елизаветы, но Иван Шувалов не мог и с ногами управиться. Гвардейцы помогли.

— Ширмы давайте! Одеяла!

Тут маленько пришли в себя и придворные дамы, так безобразно проворонившие государыню. Кушетку огородили ширмами, прибежала главная врачевальщица, Мавра Егоровна. Она одно знала: пятки чесать!

— Ахти, Господи, матушка… На кого ты нас оставляешь?..

Алексей не на шутку взъярился:

— Чего хороните государыню?! У нее отменное здоровье! У-у, сороки непотребные… Несем во дворец. Живо!

Елизавету, при ее-то внушительной комплекции, да еще вместе с кушеткой, и двоим гренадерам было не поднять, не говоря уже об Иване Шувалове.

— Просовывайте ружья!

Гренадерам приходилось носить раненых, поняли. Три ружья да шесть человек, седьмым был Алексей, который поддерживал на ладонях голову Елизаветы. Потащили почему-то ногами вперед — как стояла кушетка, так и взяли.

— Разворачивай… олухи царя небесного!..

Сообразили, развернули. Но двери во дворце были хоть и широки, да не шире же распластанных ружей, да еще при целой ораве мужиков.

Ну, тут уж гренадеры не оплошали: побросав на пол ружья, на руках вознесли государыню в ее спальню.

Она наконец-то пришла в себя, хотя говорить не могла, так как при падении сильно прикусила язык. Но Алексея узнала, глазами, уже маленько засиневшими, указала: возьми руку. Он припал, обливаясь слезами. В ногах суетился Иван Шувалов, Мавра Егоровна копошилась, еще двое Шуваловых подоспели, общими усилиями попытались оттеснить Разумовского, но он резко, как давно уже не разговаривал, одернул даже Александра Шувалова:

— Вы не в Тайной канцелярии! Извольте уважать волю государыни!

Три дня и три ночи он не отходил от постели, и все это время Елизавета находилась между жизнью и смертью. Роковой исход казался неизбежным. А это возвещало: перемену царствования, полный переворот во внешней политике, да и среди фаворитов, восшествие на престол Петра III, душой и телом преданного Фридриху, общий переполох…

Племянничек несколько раз пробегал мимо, до неприличия с радостным лицом. Одно повторял:

— Как? Ну, как?..

Ему не решались отвечать, один только граф Алексей Разумовский остудил неурочный пыл:

— Ее императорское величество крепка здравием. Даст Бог!

Шелестела юбками Екатерина, уже заметно пополневшая, не в пример супругу, горестная. Ей-то чего радоваться? Она на сносях была, и с рождением наследника ее миссия при русском дворе заканчивалась. Петр Федорович открыто ухаживал за толстобокой фрейлиной Лизкой Воронцовой. В сильном подпитии — а когда он мало пил? — без обиняков предрекал:

— Вот моя жена! — Ладонью тыкал в грудь Лизке. — А тебя — в монастырь! — отмахивал Екатерину. — Да подальше!

Екатерина клонила голову долу, ничего не отвечала. Кроме графа Разумовского, ее пробовал утешать и канцлер Бестужев:

— Ваше высочество, воспринимайте сие как пьяные выходки. Поверьте, до этого дело не дойдет.

— Не дойдет, — подтверждал и Алексей Разумовский.

Этим людям Екатерина доверяла.

— Я и сама не допущу!

И столько было уверенности в ее голосе, что Разумовский терялся: «Или она сумасшедшая… или прозорливица невозбранная?»

Но хуже-то всех было положение Ивана Шувалова. Если Алексей Разумовский мог уповать на давность знакомства, хоть и не всегда доброго, с великим князем и наследником, то на что мог надеяться новоявленный фаворит? Глядя в его горестные глаза, Алексей, вопреки всякой логике, утешал:

— А носишко-то вешать не надо, Иван Иванович. Сказано: Бог даст!

И Бог дал здравие государыне Елизавете Петровне. Другое дело, надолго ли?..

Наступило 20 сентября 1754 года. Рано утром, чуть ли не в ночь, вбежала Елизавета:

— Будет… будет сегодня наследничек! Павел Петрович!

— А если наследница? — едва успел Алексей накинуть шлафрок.

— Баб не будет! — вскричала, быстро впадая в гнев, Елизавета. — Не слишком ли много якшаешься ты, мой друг, с великой княгиней?

— Помилуйте, — обиделся он. — Только в той мере, в какой ваше императорское величество перепоручили мне сие дело. Как обер-егермейстеру, услаждающему охотой наряду с другими и великую княгиню. Иль я не так что сделал?

Гнев у нее быстро сходил на милость:

— Да так, все так, мой друг. Но перечить-то мне зачем?

Алексей развел свои большие, красивые руки, как бы пытаясь объять располневший стан государыни. Жеста этого, прежде привычного, конечно, не докончил. Рассмеялся:

— Да если б я перечил, где б я сейчас был?..

Он подумал о Мезени, где пребывали родители императора Иоанна Антоновича, еще севернее — о Бироне, который никак не мог закончить свою жизнь, да хотя бы и о несчастной Лопухиной… Перечить! Государям! Ведь не так же глупа Елизавета, чтоб думать об этом?

Она, кажется, тоже усомнилась в своем предположении.

— Не могу я гневаться на тебя, друг нелицемерный. Кто может заменить тебя?..

Он помыслил о том, но вслух не сказал. Но Елизавета поняла.

— Оставлю я лучше тебя, а то ты опять что-нибудь умозришь! Зря я, что ли, уже имечко дала: Павел Петрович! Да будет сие!

Она вышла своей быстрой, крепкой походкой. Словно и не была еще недавно при смерти…

«Никто тебя так не пожалеет, Елизаветушка, как я, — вслед ей вздохнул Алексей. — Надо же! Загодя имечко еще неродившемуся наследнику сотворила!»

На половину первого камергера Алексея Разумовского — Иван Шувалов занимал во дворце все-таки скромный, боковой придел — с утра же и заявился канцлер Бестужев. Тоже не спалось? Тучи над ним опять сгущались, как не поплакаться пред свояком, даже в такое время не потерявшим своего могущества?

Но на этот раз канцлер плакаться не стал. Иное изрек:

— Не рано ли переполох развели во дворце? Как подъехал, гляжу: кровать громадную родильную волокут, повивальную бабку, немку фон Дершарт, под руки ведут, великий князь с радости ли, с горя ль собак по двору гоняет. А мне к тому же секретная депеша из Стокгольма… — до шепота понизил он голос. — Догадываешься, Алексей Григорьевич?.. От Сережки Салтыкова, почетной ссылкой награжденного… виновника всего этого переполоха! Спрашивает обиняком, опасаясь все-таки распечатки депеши: нет ли чего новенького, до меня касаемого? Вот, — достал из плотного конверта такой же плотный лист. — Посмотри… да и высеки огня. Безобидная депеша, а ведь при случае Александр Иванович в строку поставит.

— Чего высекать? — глянул Алексей на депешу. — Камин горит. Но не жалко ль?

— Жалеть дураков не приходится. — Бестужев сам бросил депешу вместе с конвертом в камин. — Нас-то, Алексей Григорьевич, кто пожалеет?

— Ну-у, Алексей Петрович! Нас еще рановато жалеть.