Аркадий Савеличев - А. Разумовский: Ночной император

— Нет, брат, — повинился Кирилл. — Ты отца место мне заступил. Не осержусь, если и по-отцовски…

— Топором, что ли? Как наш Григорий-то Яковлевич… царствие ему небесное. Уж лучше розгой хорошей.

Кирилл с готовностью стал расстегивать парижский камзол, явно намереваясь и пониже спустить. В это время двери растворились под рукой невидимого слуги, и вошла Елизавета.

— Что за машкерад у вас?

Кирилл быстро застегнулся и, отвесив глубокий поклон, поспешил к ручке, которая милостиво протянулась ему навстречу.

— Позвольте ответить, ваше императорское величество?

— Позволяю.

— Алексей Григорьевич розгами меня ради братской встречи хотел угостить.

— Розги? Это дело. Это не кнут. Чего ради?

Тут уж Алексей вмешался:

— Науки ради. Ведь не помешает, государыня?

— Науке-то не помешает, да не пошла бы молва, что президент всей российской науки поротым ходит. Хотя чего такого? Бывало, мой грозный батюшка, как выряжусь я в матросский костюмец да непомерно расшалюсь в его мастерской, чего доброго, и разобью какую склянку, увещевать в таком разе любил истинно по-матросски… — Елизавета поняла, что неприлично разговорилась. — Грешна, грешна, до сих пор мужские костюмы уважаю. Особливо как с Алексеем Григорьевичем на охоту понесемся… — В какие-то смешные дебри ее заносило, и она на себя рассердилась: — Да ведь не за тем я пришла! Во дворце каждое бревнышко, даже гобеленами закрытое, сплетни нашептывает, а уж такая-то новость!.. Вернулся, значит, наш дражайший президент академии?

Кирилл смутился. Он, конечно, знал о должности, которая ему уготована, да нельзя же было показывать виду.

— Вернулся верноподданный вашего императорского величества и с великой радостью зрю вас в добром здравии и процветании!

— Не льстец ли будет? — кивнула золотистой головой Алексею.

— Все хорошее — в меру. А не то розги!..

— Наслушалась я подобных шуток и от вашей матушки. Солоны больно… да ведь перед обедом-то можно и солененького? Я у тебя, Алексей Григорьевич, обедаю. Не заморишь голодом?

— Как можно, государыня? — игриво ужаснулся Алексей и дернул за шнурок, который за дверями отозвался серебряным звоном.

Через секунду и дворецкий с камердинером застыли в низком поклоне, будто за дверью стояли.

— Куверт для ее императорского величества!

— Слушаемся, — на два голоса ответили и с теми же поклонами удалились.

Слуги дело свое знали. Обедали ведь то на половине государыни, то в мужских покоях графа Алексея Разумовского. Кухня сообщалась в оба конца. Разве что буфет у графа, был даже пороскошнее, чем у государыни. Дело понятное, мужское.

— Так я пошла переодеваться к обеду? Опять борщ? Каша гречневая?

— Щи да каша — пища наша! — заверил Алексей.

— Ой, мне лейб-медик житья не дает… Не терпится ему засадить меня за французское пустобразие. А что я могу со своим аппетитом поделать?

— Да ничего и делать не надо, — успокоил Алексей. — Неуж такая-то империя свою государыню не прокормит?

— Ой шалун! — погрозила она пальчиком, забыв о присутствии Кирилла, и ушла на свою половину.

Алексей знал, что переодевание займет не менее часа, и поваров не торопил.

Забыл он к тому же об одной существенной мелочи: к обеду был приглашен канцлер Бестужев. А у них установилось неписаное правило: если обед проходил в приватной обстановке, то Бестужеву лицезреть домашний обед не полагалось. Елизавета не любила обоих Бестужевых, а после истории с Лопухиной младшего брата посланником к Фридриху услала. Честь великая, поскольку вокруг Фридриха и крутились все европейские дела, но все же… И обойтись без Бестужевых нельзя, и душа не лежит. Вот и живи с ними!

Алексей не придумал ничего лучшего, как через своего слугу вызвать фрейлину Авдотью и передать ей записку, даже незапечатанную:

«Простите грешного, Государыня! Я не рассчитывал на такую честь, что Вы сегодня изволите обедать со мной, и пригласил Бестужева. Как теперь быть?.. Приказывайте!»

На той же ноге и вернулась Авдотья, с лукавой улыбкой. Елизавета в это время, конечно, сидела за туалетным столом, и записка была писана рукой самой Авдотьи, только стояло в конце — «Елизавет».

«Приказываю: поскорее упоить Бестужева, тогда он не будет морочить мне голову всякими европейскими делами».

Ну, это дело было нетрудное.

Обед ведь предстоял рядовой, без церемоний. Да и не любила Елизавета в подобных случаях излишний церемониал. Люди были свои, привычные. Алексей сменил камзол на бархатный шлафрок — не сидеть же при орденах за украинским борщом. Елизавета была в мягком шелковом платье, без всяких шлейфов, тем более уж без робронов. Она знала, что ей идет голубое, в голубом и пришла, лишь с легкими кружевами на кистях рук. Открытая белоснежная грудь, с золотым крестиком в самой ямочке, волновала не только Алексея, сидящего по правую руку, — Кирилл, посаженный слева, тупил глаза и сбивался в самых простых ответах. Бестужева Алексей усадил уже по свою правую руку, так что ему и невозможно было переговариваться с Елизаветой. Он, кажется, сам себя решил упоить, Алексею с этим и мороки не было, а слуги, стоящие за стульями, дело свое отменно знали: знай подливали да подливали в золоченые бокалы, подаренные маркизом Шетарди. Из малой посуды и в Париже пить не любили, а уж здесь и подавно. Тем более не сразу же до борща дошли. Была и севрюжинка с хреном, и буженинка, и пышущие стерляжьим духом расстегаи, и даже сало, нарезанное тоньше оконного стеклышка. Сидевший напротив государыни лейб-медик Лесток — что делать, непременная принадлежность застолья — с чисто французским ужасом наблюдал, как его подопечная без всякого жеманства поддевает на двурогую вилку изрядное стеклышко и смакует с удовольствием. Вспомнилась Наталья Демьяновна:

— Как-то она там?

— Божьей помощью здорова.

— Вот и ладно. Варенуха-то ее любимая осталась?

— Земляки с каждой оказией подбрасывают.

— Так что же ты скопидомничаешь, граф? Изволю варенухи!

Елизавета еще и договорить не успела, а ее уже несли, в глиняной запечатанной корчаге, в какой и доставлялась по Киевскому шляху. Алексей самолично взломал засмоленное горлышко.

— Не обессудьте, государыня, я все-таки сам сниму пробу.

— За жизнь мою беспокоишься? Правильно, граф.

— Мало ли что, государыня. Вдруг прокисло или еще какой недогляд.

Он отлил немного в свой бокал, посмотрел на свет, понюхал, неторопливо подержал во рту первый глоток, а остальное уж залпом, как водку.

— Лучше не бывает, государыня.

Лейб-медик Лесток не утерпел:

— На этом столе благословенные вина двух королей. Моего Людовика и австриячки Марии-Терезии. А мы выдумываем какую-то хохлацкую варенуху!