Олег Тихомиров - Иван — холопский воевода

Татарская конница то и дело появлялась возле «гуляй-города». Это не были крупные силы, и Годунов с Мстиславским тоже не выпускали против них большого войска. И русские и татары знали: битва будет впереди, а пока противники только изучали друг друга, прикидывали что да как.

Из-за раненого плеча Болотников в стычках не участвовал. Но помогал как мог пушкарям: подносил рогожные мешочки с пороховым зельем, раздувал угли — запаливать фитили.

Средь пушкарей, к которым пристроился Иван, старшим был Евстафий. Стрелял он реже других («неча зря зелье-то жечь»), да метко. Видя, как жадно присматривался Иван ко всему, что делалось у пушек, старшой начал показывать, сколько пороху закладывать в ствол, а ядро, мол, вот так забивают. Потом спросил:

— Сам зарядить хочешь?.. Давай под моим приглядом.

Когда Иван закончил, Евстафий проверил, все ли ладно.

— Сноровист ты, Ивашка! — не удержался от похвалы.

Вместе с другими Болотников еще не раз заряжал пушки, наконец даже осмелился попросить:

— Дядька Евстафий, дай пальнуть раз.

— Ты, отрок, много-то на себя не бери, — глянул строго старшой. — Не для потехи палим.

К ночи Казы-Гирей отвел орду к Коломенскому, стал по обе стороны Москвы-реки.

— Мыслю я, — сказал воеводам Годунов, — завтра хан на большую битву пойдет. А то и в темноте напасть может. Ты, князь, — повернул он голову к Мстиславскому, — усиль ночную охрану, пусть в оба глядят. Нынче всякое может статься.

— Хан хитер, — поддержал его Мстиславский. — Небось для отвода глаз отошел. Ты, Борис Федорович, истинно говоришь. Стражей велю поболе выставить.

Тревожная наступила ночь. Не спалось Годунову. Ужель побьют татары войско? Худо Московскому государству станет. На севере шведы выжидают удобного случая. Лишь год с небольшим минул, как отвоевали у них Ям, Копорье, Иван-город. Но Нарва осталась за шведами, а стало быть, и выход к морю для русских закрыт. Да Речь Посполитая тут же воспользуется. Мир с ней — дело зыбкое. А престол российский в руках слабых…

В голове у князя Мстиславского мысли роились одна другой темнее. Перво-наперво: коли битва будет, не лишиться бы живота. Власть в войске перешла теперь к Годунову. Глядишь, пошлет в самое пекло, не откажешься. А ежели побьют Казы-Гирея, то не ему, не Мстиславскому, достанется слава и почести. Все Годунову в заслугу будет…

Иван Болотников прикорнул в ту ночь возле пушкарей. Виделись ему ратные сны. То в засаде сидит, кого-то поджидает, то в бою рубится. То скачет во всю мочь, настигает ордынца. Вот уж замахнулся саблей, да ордынец — ловкий, черт! — обернулся и в один миг вышиб саблю. А над головой Ивана сверкнул ятаган…

Проснулся Болотников в холодном поту. Все так же храпели пушкари возле огневых нарядов, да покрикивала стража, да сверкали, перемигивались звезды.

Иван зевнул, смежил веки. И на сей раз явился ему беспокойный сон. Будто бьет он по басурманам из пушки. И все мимо. А поганые совсем уж близко. Последнее ядро осталось у Ивана. Неужто, думает, и это зазря пущу? Глядь, а среди татар сам хан Казы-Гирей. Прямо на него навел пушку Иван. Выстрелил, а с ханом хоть бы что. Указал Казы-Гирей на Ивана перстом и повелел: «Взять!» Целая орава метнулась к Ивану… Дернул он головой — сон отлетел.

Поднялся Болотников, подошел к пушке, погладил ее крутые бока. «А впрямь, попадись Казы-Гирей на глаз, вот бы вдарить…» И представил на миг, что приближается орда, а впереди — хан.

Вынув огниво, Иван зажег трут, поднес к запальнику. Он знал, что пушка не заряжена, слышал, как Евстафий говорил вечером: «Кабы дождя не было. Заряжать не будем — зелье подмокнет». Да невдомек было Ивану что потом уже, когда все улеглись спать, Евстафий, опасаясь все же внезапного нападения, заложил заряды и забил ядра в пушки.

Только представил Иван, как бы он ударил по хану из пушки, как в самом деле раздался грохот и сверкнул огонь. Болотников отскочил в сторону и, споткнувшись о чью-то ногу, упал на лежащих вповалку пушкарей.

Средь них, внезапно разбуженных выстрелом, начался переполох. Не понимая спросонок, что случилось — кто напал, кто стреляет? — кинулись к пушкам. Загремели выстрелы.

Пальбу «гуляй-города» поддержали тяжелые пушки Донского монастыря. Во тьме врага не было видно. Пушкари лишь били в ту сторону, куда отвел свои войска Казы-Гирей. Громовые удары сотрясали все окрест.

Ордынцев охватила паника. Отталкивая один другого, вскакивали они на коней и устремлялись прочь от этого шайтанова места. Напрасно пытались ханские мурзы остановить войско. В ярости наносили они удары кто плетью, кто саблей, но ордой уже нельзя было управлять. Она хлынула назад, сметая на своем пути все. Сам хан был ранен в слепой давке.

А через час, когда стало светать, русские увидели на месте вражеского стойбища опрокинутые повозки и порванные шатры.

Вдогонку Годунов послал дворянские сотни. Татар настигли на Оке. Ударили с ходу, опрокинули басурман в реку.

На Оке бросили татары весь свой обоз. Из воды вытащили ратники даже возок Казы-Гирея, набитый ценностями.

…Большие почести и впрямь достались Борису Годунову. В столице на пиру снял с себя царь Федор Иоаннович золотую цепь-гривну, повесил на шею правителя. Провозгласил, поднимая старинный кубок, некогда принадлежавший Мамаю:

— Во славу шурина моего Бориса Федоровича, нашего избавителя!

Далеко не всем боярам мед сладким показался. Но выпили, принудили себя…

И золотой Мамаев кубок царь подарил Годунову.

Не обошел он милостью других воевод. Для того спрашивал у Мстиславского, кто как отличился. Подробно отвечал князь. Про кого нужно было, сказал. Да не удостоил всех чести. Про воеводу Телятевского вспомнить не захотел.

Телятевский находился в своей вотчине уже два месяца. Раны его зажили. Стал Андрей Андреевич снова садиться на коня, не раз выезжал с ловчими на охоту.

Время от времени князь присылал в Москву повеления. Так, приказал он с нарочным Никите Лютому, чтобы тот опять начал учить холопов ратному делу. Да чтоб ученья велись через день. А он, князь, вернется, устроит смотр.

Иван часами готов был рубить на скаку лозу или пускать стрелы из лука. Дивное пение слышал он в свисте сабли и звоне тетивы.

— Да ты первым лучником заделался, — говорил Никита, глядя, как одной стрелой Иван щепил другую. — Почитай, во всей Москве такого не сыщешь.

…Князь Телятевский остался доволен смотром холопьева отряда. Конники сшибались, словно бы в настоящем бою, метали на скаку короткие копья, рубили ивовый прут, одолевали рвы и, наконец, пустив лошадей во весь опор, перемахивали через изгородь.

— Молодцы! — похвалил князь. — Всем по чарке водки.