Вольдемар Балязин - Верность и терпение. Исторический роман-хроника о жизни Барклая де Толли

Наполеон расспросил их о путях, ведущих к Неману, о расположении русских аванпостов, а затем попросил кого-нибудь из офицеров дать ему и Бертье польские мундиры. Несколько человек, по комплекции и по росту такие же, как император и начальник его Главного штаба, скинули сюртуки и фуражки, после чего переодетые в улан Наполеон и Бертье сели в седла и поскакали по берегу Немана, отыскивая место для подготовки переправы.

Найдя его у деревни Панемунь, где река образовывала большой изгиб, а берег был очень удобен для размещения батарей прикрытия, Наполеон и Бертье еще раз переоделись, теперь уже в свои прежние мундиры, и поскакали в село Ногаришки, куда уже передвигалась Главная квартира императора.

Весь этот день Наполеон был очень весел, улыбчив и прекрасно настроен, несколько раз запевая одну и ту же старинную солдатскую песню: «Мальбрук в поход собрался». (Факт этот не является досужим вымыслом романиста, хотя может быть воспринят именно так из-за более чем скабрезного продолжения песни в русской интерпретации. Но именно о доблестном английском полководце Мальбруке — герцоге Джоне Черчилле Мальборо, которому так не повезло в русском переложении песни, — и пел перед самым вторжением в Россию французский император.)

Между тем, в то время как Александр готовил бал, на берег Немана свозились 225 понтонов, чтобы навести четыре, а не три моста, как сообщали Санглену.

Прежде чем начать эту работу, французы собрали на левом берегу Немана все рыбачьи лодки и переправили на русский берег три роты тиральеров (на русский манер охотников-застрельщиков) из 13-го легкого полка дивизии генерала Морана.

Казачий разъезд заметил их, обменялся с супостатами несколькими выстрелами — и был таков.

Командир Лейб-казачьего полка граф Орлов-Денисов приказал больше по противнику не стрелять, но не спускать с французов глаз и тотчас же обо всем происходящем докладывать ему.

Сам же сел писать донесение о высадке французского десанта на восточный берег Немана.

Великая армия двинулась через Неман после того, как Наполеон первым прискакал к одному из мостов, уже наведенных, но еще пустых.

Возле моста стояли поляки-пехотинцы и кавалеристы. Наполеон лихо прогарцевал перед ними: он был прекрасным наездником, и лишь считанные разы его великолепно вышколенный конь не слушался его. Однако на сей раз случилось то, чего не происходило уже давным-давно: конь совершенно неожиданно дал свечку и император, потеряв поводья, вылетел из седла.

Он упал на песок, тут же быстро вскочил, поймал поводья и, уже сидя в седле и совершенно придя в себя, услышал вдруг за спиной чей-то сочувственный, но тревожный шепот: «Дурная примета».

Приглашенные на бал генералы и офицеры стали съезжаться в Закрете 12 июня к девяти часам вечера. Среди множества приехавших к Беннигсену были Барклай и Санглен.

Барклай, увидев Санглена, подозвал его и сказал негромко и доверительно:

— Государь предлагал Беннигсену командовать армией, но он отказался. После этого государь потребовал, чтобы войском командовал я. Как вы думаете, Яков Иванович, следует мне принимать это предложение?

— Мне кажется, Беннигсен поступил благоразумно, ибо командовать русскими войсками на отечественном их языке и с иностранным именем — весьма невыгодно.

— Но государь того требует, как отказаться? — недоуменно и растерянно проговорил Барклай.

С тем они и разошлись, и тотчас же все вокруг зашевелились, передавая друг другу: «Государь! Государь!»

Александр вошел в дом Беннигсена вместе с хозяином, и было видно, что дом этот ему нравится, во всяком случае, он старался показать, что попал в окружение вещей и людей, весьма для него приятных.

Генералы и офицеры, бывшие в доме, чтобы не мешать государю, потихоньку стали выходить в сад, поближе к танцевальному помосту, вокруг которого стояли роскошно накрытые столы. А в это время Беннигсен, ловко ввернув в разговоре с царем вопрос: «Нравится ли вам Закрете?» — и получив вежливый утвердительный ответ, тут же сказал, что рад будет уступить имение государю за ничтожную сумму, которая для него, государя, почти ничего не значит, а Беннигсена сделает более или менее обеспеченным человеком. Александр, понимая, что не может отказать генералу в самый канун грядущей войны, тут же согласился и великодушно предложил Леонтию Леонтьевичу двенадцать тысяч золотых рублей. Накануне вторжения в Литву, когда в Вильно неприятель мог ступить со дня на день, этот подарок был воистину царским.

Вскоре собравшиеся в саду гости увидели идущих к ним Александра с женою Беннигсена и самого хозяина Закрете, необычайно довольного, даже счастливого, и поняли, что бал сейчас грянет.

И он начался, этот бал, и длился до самой темноты, И мало кто обратил внимание на то, что уже ближе к концу бала, около часа ночи с 12 на 13 июня, к государю подошел Балашов и о чем-то стал шептаться с ним.

Лишь спустя несколько дней узнали, что Балашов передал Александру сообщение о только что полученной им депеше из Ковно, в которой тамошний городничий Бистом извещал государя о переправе неприятеля через Неман и о вступлении французов в Ковно.

Царь, узнав о том, велел Балашову никому не говорить ни слова и тут же пошел с мадам Беннигсен в новом танце. Последний танец закончился, и все его участники разъехались по домам, не зная, что вражеская армия уже вошла в Ковно, что там начинает размещаться Главная квартира Наполеона и что корпус Даву уже прошел через город на Виленскую дорогу, а кавалерия Мюрата тоже идет на восток, спеша схватиться с русскими, которых почему-то нет, и война, несомненно уже начавшаяся, вместе с тем как будто и не началась.

И эта непонятная тишина казалась страшной, потому что ни одна война не начиналась так, как эта, и наполеоновские солдаты, не боявшиеся ни ружейных, ни артиллерийских залпов, шли в постоянном все нарастающем напряжении, не понимая, что все это значит и чего следует ждать от этой таинственной, загадочной и грозно молчащей страны.

Уходя с бала, Александр пригласил в свою большую карету, напоминающую спальный дормез, Аракчеева, Барклая и Шишкова — государственного секретаря, заместившего Сперанского.

— Итак, господа, Наполеон начал войну, которой мы не хотели и всячески избегали, но жребий брошен, и нам ничего не остается, как принять дерзкий вызов захватчика. — Александр замолчал. Молчали и все его спутники. — Моя августейшая бабка, — вдруг проговорил он, — Екатерина Великая, составила мне и брату моему Константину Павловичу азбуку, в которой собрала множество пословиц, поговорок и афоризмов, среди которых была и сентенция: «На зачинающего — Бог». Не я начал эту войну, но я окончу ее победою, чего бы это ни стоило мне и России. И потому, господа, — проговорил Александр с необычной для него жесткостью, — в каждом своем действии следуйте сообразно этому основополагающему принципу.