Вольдемар Балязин - Верность и терпение. Исторический роман-хроника о жизни Барклая де Толли

Кутузов же остался начальником Петербургского ополчения, получив под команду сначала так называемый Нарвский корпус, предназначенный для обороны столицы, а затем и все войска Петербурга и Финляндии.

Отъехав из Полоцка в Москву, Александр оставил Барклая не только супротив Великой армии Наполеона, но и против сонма недоброжелателей и врагов, засевших в его собственной армии.

И если, сражаясь с французами, Михаил Богданович мог рассчитывать на помощь десятков тысяч своих солдат и офицеров, то тихую, невидимую войну с интриганами из Главной квартиры должен он был вести почти в одиночку, ибо его партия была намного слабее партии паркетных шаркунов-царедворцев.

Ко всему прочему, угождая этим господам, многие генералы и офицеры его собственного штаба стали их союзниками, и кто-то из них сразу же после отъезда Александра пустил довольно обидный каламбур: «Каково-то станет ныне Барклаю без царя во главе». Шутка особенно понравилась Константину Павловичу, давнему недоброжелателю Барклая, который после отъезда старшего брата стал претендовать в армии на первую роль — еще одного «августейшего вождя».

Трудно было отыскать в армии двух столь противоположных людей, как Барклай и Константин Павлович.

Порфироносный Константин, рожденный в царском дворце, презирал сына нищего арендатора, у которого и теперь не было ни крестьян, ни земли.

Довоенные досуги Константина Павловича были заполнены волокитством, кутежами, маскарадами и балами, неистовствами всякого рода — от организации убийств наемными бандитами до руководства оргиями, участники которых тоже нередко становились убийцами и насильниками, и даже Александру с трудом удавалось не доводить эти скандальные дела до суда.

Ненавидя всякий труд, цесаревич более всего любил мундирно-парадный блеск и мишуру, в то время как Барклай все свободное время тратил на чтение и получение полезных знаний, а в военном деле полагал самым важным созидание боеспособной армии, а не шагистику и фрунт.

Барклай был заботлив, не чужд снисходительности, всячески избегал телесных наказаний, в то время как Константин Павлович и в этом был ему совершенно противоположен.

И мог ли цесаревич потерпеть, чтобы им командовал такой человек?

К тому же Барклай пользовался репутацией исключительно храброго человека, а о Константине Павловиче знаменитый Денис Давыдов оставил в своих воспоминаниях такие строки: «Не любя опасностей по причине явного недостатка в мужестве, будучи одарен душою мелкою, неспособною ощущать высоких порывов, цесаревич, в коем нередко проявлялось расстройство рассудка, имел много сходственного с отцом своим».

Цесаревич сильно чувствовал нравственное превосходство Барклая и столь же глубоко и сильно ненавидел его.

Неприязнь между ними возникла еще пять лет назад, когда цесаревич был главой «мирной партии», доказывая необходимость заключения с Наполеоном мира, а Барклай — одним из немногих сторонников продолжения войны с ним.

Потом служба не сталкивала их, да и Александр был для Барклая надежной опорой и защитой, а в первые дни войны лишь один случай мог еще дальше испортить отношения между ними, но Барклай ловко избежал столкновения, не поступившись ни человеческими, ни служебными принципами.

…Однажды Барклаю доложили, что двое лейб-казаков, находясь в засаде, увидели медленно и, как им показалось, осторожно едущих офицеров. Их кони шли бок о бок, а офицеры тихо переговаривались по-французски.

Казаки пропустили французов мимо себя, а потом выстрелили им в спины. Оба были убиты наповал. Казаки привели коней с положенными поперек седел телами офицеров в полк, и тут оказалось, что убиты ими русские офицеры-гусары, которых приняли они за противников из-за чужеземного наречия да и из-за великой пестроты мундиров того времени.

Казаков арестовали, и по воинскому уставу за убийство офицеров им могло быть назначено лишь одно наказание — смертная казнь.

Барклай отправил дело генерал-гевальдигеру и велел судить их по всей строгости закона, зная, что последнее слово за ним, ибо приговоры, касающиеся всех его подчиненных до полковника включительно, утверждал после решения суда он сам. Особенно же относилось это к делам, по которым выносилось решение о расстреле.

Барклай немедленно издал приказ по армии, категорически запрещавший вблизи неприятеля, в разведке, на аванпостах, в боевом охранении говорить на каком-либо иностранном языке.

А дождавшись смертного приговора, наложил такую резолюцию: «Понеже оба приговоренных состоят по команде в лейб-гвардейской дивизии, шефом коей является е.и.в.в.к. Константин Павлович, отправить оный приговор е.и.в. для окончательного решения».

Константин Павлович, получив такую бумагу, не только приговор отклонил, но и представил того и другого казака к медалям.

Случай этот Константин Павлович запомнил и посчитал его за прецедент, когда бы его подчиненные находились в его юрисдикции.

И случилось так, что на следующий день после отъезда Александра из Полоцка, когда армия должна была выступать дальше — к Витебску, Конная гвардия, которой командовал полковник Арсеньев, опоздала выступить, и Барклай приказал Арсеньева арестовать.

А шефом полка был Константин Павлович, и Конная гвардия входила в состав его дивизии. Одного этого было довольно, чтобы вражда вспыхнула, однако дело пошло дальше — цесаревич приказал отменить арест, Барклай же свой приказ оставил в силе.

Не понимая принципиальной разницы в поступках казаков и полковника Арсеньева, Константин видел в приказе Барклая лишь одно — показать ему, цесаревичу, кто из них старше.

Кроме того, он считал, что в первом случае Барклай не был уверен в реакции государя, а во втором — понимал, что государь уже уехал без него, любое его слово — закон.

«Нет, — подумал Константин, — ошибаешься, плебей, я собью с тебя спесь, и ты еще встанешь передо мною на колени».

И авторитетом родного брата императора и его престолонаследника он при всяком подходящем случае порицал действия Барклая, высмеивал его распоряжения, выдавая себя за радетеля несчастного Отечества, готового пойти на штыки и лучше умереть, чем отдать еще хоть одно село.

Он часто восторженно отзывался о Багратионе, вскользь замечая, что довелось побывать им вместе в Италии у великого Суворова и что старик генералиссимус перевернулся бы в гробу, если бы узнал, кто и как командует ныне русской армией.

А между тем армия отступала, и все большее число офицеров и генералов, образованной партикулярной публики и немалое число простолюдинов винили в том Барклая. И едва ли не громче всех порицал и хулил Барклая князь Багратион. Да и многие солдаты тоже согласны были с этим.