Вольдемар Балязин - Верность и терпение. Исторический роман-хроника о жизни Барклая де Толли

11 сентября, еще на марше к Тарутину, он писал жене из Красной Пахры: «Я послал Его Величеству письмо и надеюсь получить если не ответ, то по крайней мере резолюцию. Дай Бог, чтобы таковая последовала скоро, потому что я не в состоянии оставаться здесь долее».

Во втором письме, отправленном оттуда же и в тот же день, Барклай писал: «Я не узнаю более, когда курьеры отправляются в Петербург; с нетерпением ожидаю моего избавления. Дела наши приняли такой оборот, что можно надеяться на счастливый и почетный исход войны, — только нужно больше деятельности. Меня нельзя обвинять в равнодушии; я прямо высказывал свое мнение, но меня как будто избегают и многое от меня скрывают».

Сколь бы ни были эти ощущения Барклая субъективны, однако и объективная реальность давала повод к серьезным размышлениям.

После Бородинского сражения, где потери русских превысили сорок тысяч человек, было нецелесообразно сохранять прежнее деление на две армии, тем более что и маршрут их движения совпадал.

Остатки армии Багратиона были слиты с армией Барклая, но и его собственная должность в новых условиях также оказалась чисто условной: над ним находился главнокомандующий, а над штабом 1-й армии — штаб главнокомандующего. К тому же вскоре пришел приказ и об увольнении Барклая с поста военного министра. Приказ об этом был подписан 24 августа — в канун Бородина.

Непосредственной причиной отставки из армии, точнее, поводом для подачи рапорта стало то, что во время подхода к Тарутину Кутузов передал из 1-й армии в арьергард Милорадовичу тридцать тысяч человек.

Барклай не знал об этом и страшно обиделся, что его не сочли нужным известить о предпринятых действиях. Это была та последняя капля, которая переполнила чашу его терпения.

Он понял, что не мог уже быть полезен армии. Он тотчас сел на лошадь и имел очень горячее объяснение с фельдмаршалом, который обвинял генерала Коновницына в том, что Барклаю позабыли дать знать о назначении Милорадовича.

Но Барклай не удовлетворился этими притворными уверениями, немедленно сдал командование армией и уехал в Петербург в сопровождении полковника Закревского, барона Вольцогена и одного из своих адъютантов Рейца. Кроме них Михаила Богдановича сопровождал и лечивший его врач Баталин.

Объясняя причину своего внезапного решения, Барклай сказал незадолго до отъезда Левенштерну:

— Я должен уехать. Это необходимо, так как фельдмаршал не дает мне возможности делать то, что я считаю полезным. Притом главное дело сделано, остается пожинать плоды. Я слишком люблю Отечество и императора, чтобы не радоваться заранее успехам, коих можно ожидать в будущем. Потомство отдаст мне справедливость. На мою долю выпала неблагодарная часть кампании; на долю Кутузова выпадет часть более приятная и более полезная для его славы. Я бы остался, если бы я не предвидел, что это принесет армии больше зла. Фельдмаршал не хочет ни с кем разделить славу изгнания неприятеля со священной земли нашего Отечества. Я считал дело Наполеона проигранным с того момента, как он двинулся от Смоленска к столице. Это убеждение перешло во мне в уверенность с той минуты, как он вступил в Москву. Моя заслуга состоит в том, что я передаю фельдмаршалу армию хорошо обмундированную, хорошо вооруженную и отнюдь не деморализованную. Это дает мне право на признательность народа.

Быть может, он кинет в меня камень в настоящую минуту, но, наверно, отдаст мне справедливость впоследствии.

К тому же император, коему я всегда говорил правду, сумеет поддержать меня против обвинений со стороны общественного мнения. Время сделает остальное: истина подобна солнцу, которое в конце концов всегда разгоняет тучи. Я сожалею единственно о том, что не могу быть полезен армии и лично всем вам, разделявшим со мною труды…

Вскоре после того, как французы вступили в Москву, и в самом городе, и вокруг него начало развертываться партизанское движение, парализовавшее подвоз продовольствия.

Понимая, что над армией нависла угроза полного разгрома, Наполеон послал в Петербург Александру два письма с предложением мира, но ответа не получил.

С каждым днем положение французов становилось все хуже.

…22 сентября, когда Барклай оставил Тарутино, в лагерь русской армии выехал из Москвы личный посол Наполеона — генерал-адъютант Лористон с письмом своего императора к Кутузову.

«Князь Кутузов! — писал Наполеон. — Посылаю к Вам одного из моих генерал-адъютантов для переговоров о многих важных делах. Хочу, чтобы Ваша Светлость поверила тому, что он Вам скажет, особенно когда он выразит Вам чувства уважения и особого внимания, которые я с давних пор питаю к Вам. Не смея сказать ничего другого этим письмом, молю Всевышнего, чтобы он хранил Вас, князь Кутузов, под своим священным и благим покровом».

Провожая Лористона, Наполеон сказал ему: «Я хочу мира, мне нужен мир, нужен во что бы то ни стало, спасите только честь».

Кутузов категорически отверг идею мира.

— Я буду проклят потомством, если во мне будут видеть первопричину какого бы то ни было соглашения, потому что таково настроение моего народа, — ответил Кутузов.

К этому времени французская армия потеряла четверть миллиона солдат и офицеров. Притока свежих сил практически не было.

Русская армия, напротив, росла и крепла: в Тарутинском лагере через три недели стояло 120 тысяч человек, а численность резервов была доведена до 130 тысяч, не считая более чем ста тысяч ратников в ополчении.

«Каждый день, проведенный нами в этой позиции, — говорил потом Кутузов, — был золотым днем для меня и для войск, и мы хорошо им воспользовались».

Из Тарутина путь Барклая пролег через Калугу. Когда он проезжал через этот город, его карету забросали камнями. Сквозь разбитые окна опальный военачальник и его спутники слышали угрозы и крики: «Изменник! Предатель!»

Потребовалось вмешательство полиции, чтобы прекратить бесчинства толпы.

Барклай остановился в доме губернатора. Он пробыл там всего один день и весь этот день был занят сочинением писем. Два из них — Александру и Кутузову сохранились.

24 сентября он писал императору:

«Государь! Мое здоровье расстроено, а мои моральные и физические силы до такой степени подорваны, что теперь здесь, в армии, я безусловно не могу быть полезным на службе… и эта причина побудила меня просить у князя Кутузова позволения удалиться из армии до восстановления моего здоровья.

Государь! Я желал бы найти выражения, чтобы описать Вам глубокую печаль, снедающую мое сердце, видя себя вынужденным покинуть армию, с которой я хотел жить и умереть…»

А еще через два дня Барклай написал письмо и Кутузову, в котором дал подробный отчет о своих действиях с 24 по 26 августа, причем в этом документе Михаил Богданович вполне обоснованно старался восстановить свой попранный авторитет.