Вольдемар Балязин - Верность и терпение. Исторический роман-хроника о жизни Барклая де Толли

Однажды он сказал Кутузову, что ему следует более решительно настаивать перед царем на своей точке зрения. «Он, — добавил Шишков, — по вашему сану и знаменитым подвигам, конечно, уважил бы ваши советы». Кутузов ответил: «Я представлял ему об этом; но, первое, он смотрит на это с другой стороны, которую также совсем опровергнуть не можно; и другое, скажу тебе про себя откровенно и чистосердечно: когда он доказательств моих оспорить не может, то обнимет меня и поцелует; тут я заплачу и соглашусь с ним».

Все сопровождавшие императора заметили, что Александр стал совершенно другим человеком.

Находясь в декабре 1812 года в Вильно, Александр посетил лишь один бал, данный в его честь Кутузовым, да и приехал только для того, чтобы не обидеть своего главнокомандующего.

На другие приглашения он ответил решительным отказом, заявив, что не те ныне времена и обстоятельства, чтобы слушать музыку и танцевать. По-видимому, не прошли даром ни чтение Библии, ни долгие раздумья над нею. Вместо балов Александр прошел по монастырям и лазаретам, которые были забиты тысячами мертвых и раненых французов и их союзников.

Только в одном Базилианском монастыре семь с половиной тысяч смерзшихся трупов были навалены во дворе и вдоль стен.

Окна монастырских покоев были закрыты десятками покойников. Вместо выбитых стекол Александр увидел ампутированные руки и ноги раненых, заткнувших оконные ниши, чтобы холодный воздух не проходил внутрь, где лежали вповалку еще живые раненые.

Александр тут же распорядился оказать раненым возможную помощь и сам утешал несчастных своих врагов.

23 декабря Кутузов отдал приказ о переходе Главной квартиры из Вильно в приграничный литовский городок Меречь, а еще через два дня и сам выехал туда.

В день отъезда на границу он написал Лизаньке Хитрово: «В наших границах уже нет ни одной неприятельской души. Несчастные остатки замороженных французов бежали вдаль от меня… Сегодня мы оставляем Вильну и — отправляемся в герцогство Варшавское, куда уже вступили несколько наших корпусов…»

…Последний день 1812 года Кутузов встретил у польской границы. В этот день ему вручили письмо его жены Екатерины Ильиничны, а в конверте вместе с письмом оказалась и ода поэтессы Анны Петровны Буниной, называвшаяся «На истребление французов, нагло в сердце России вторгнувшихся».

В этой оде были и такие строки, посвященные Кутузову, на которые Екатерина Ильинична обратила внимание мужа, так как, по ее мнению, они могли быть неверно истолкованы:

Отвечая жене, Кутузов заметил, что «та строфа, на которую ты указываешь, тем неправильна, что я «весил Москву не с кровию воинов», а с целой Россией, и спасением Петербурга, и с свободою Европы».

Отечественная война закончилась. Начинался освободительный поход, так как император Александр остался тверд в своем решении перейти Неман. В день Рождества, 25 декабря 1812 года, Александр подписал Манифест об окончании Отечественной войны, и в этот же день объявил, что в честь победы над Наполеоном в Москве будет заложен великий памятник Освобождению России — храм Христа Спасителя.

1 января 1813 года, отслужив молебен, Александр и Кутузов вместе с армией перешли Неман.

…Твердо веря в грядущую победу, Кутузов 1 января 1813 года написал жене своей: «Дай Бог, чтобы тринадцатый год кончился так щастливо, как начинается».

Почти весь декабрь Барклай пробыл в Бекгофе. Первую неделю после возвращения из Петербурга он проболел, лежа в постели и с трудом передвигаясь по дому. И еще не выздоровев, все же собрался в дорогу и поехал в Вильно.

Ко дню его приезда в Главную квартиру войска захватчиков уже были изгнаны из России. Царское правительство оказалось теперь перед дилеммой: завершить ли войну подписанием мира или продолжить ее на территории Европы, добившись окончательного разгрома Наполеона?

В пользу плана Александра было и то, что теперь семидесяти тысячам французов и их союзников противостояло сто шесть тысяч русских, одушевленных победоносным походом и реальной надеждой на встречу с союзниками по антинаполеоновской коалиции. Кроме того, разгром Наполеона укреплял позиции России в Европе и позволял рассчитывать на приобретение новых территорий.

В январе 1813 года русские войска вошли в Польшу и Пруссию тремя армиями: Главной, где были царь и Кутузов, 3-й Западной — под руководством адмирала Чичагова, и Резервной.

На главном направлении — Кенигсберг — Данциг — двигался также и отдельный корпус Витгенштейна.

Наступление шло успешно и энергично, и благодаря этому на сторону русских перешел прусский корпус генерала Иорка фон Вартбурга. А 4 января 1813 года русские войска вошли в Кенигсберг. 24 января был взят Плоцк, 26-го — Варшава.

А Барклай все еще оставался в вынужденном бездействии. Он ехал вместе с царской свитой при Главной квартире и ни о чем ином не мечтал, как об избавлении от всегда неприемлемого для него окружения праздных и тщеславных царедворцев.

Успехи его боевых товарищей — Милорадовича, Воронцова, Дибича, Остен-Сакена и многих других — только подливали масло в огонь его нетерпения.

27 января Барклай решился еще раз обратиться к царю. Это произошло в Плоцке, на третий день пребывания там Главной квартиры.

Он написал Александру I еще одно письмо.

Рассказав вновь о всех несправедливостях, оскорблениях и несчастьях, выпавших на его долю, Барклай так закончил это письмо к царю:

«Князь Кутузов объявил, что потеря Москвы была следствием потери Смоленска. И тогда я явился перед Россиею и Европою изменником. Я должен был испытать самые оскорбительные тому доказательства во время моего путешествия по внутренним губерниям.

Убитый горем, я тяжко заболел во Владимире, и, находясь вдали от моих друзей и моего семейства, единственной опоры, которою я располагал, я просил дозволения отправиться в Петербург или Дерпт, чтобы иметь возможность восстановить там свое здоровье, но мне вернули моего адъютанта без ответа.

После всего этого и имея репутацию столь позорно заклейменную, я не мог быть более полезен Вашему Величеству.

В этих обстоятельствах моим долгом по отношению к Вашему Величеству и к моей чести было просить об увольнении в отставку. Я твердо решился лучше впасть в бедность, от которой я не избавился во время моей службы, нежели продолжать службу, в которой за все оказанные мною услуги, за все мое усердие и привязанность к моему государю я получил в удел скорбь от злостного пятна, брошенного на мое доброе имя.

Таковы, государь, причины, побудившие меня к этому поступку. Моя замаранная репутация препятствовала бы мне быть полезным до тех пор, пока мой государь не найдет нужным оправдать мою политическую и военную деятельность.