Александр Быков - Чепель. Славное сердце

— Печка, думаю, нужна — отозвался, покивал Брыве головой Вершко, — хоть и не делали раньше. А почему нет? Мы тут днюем и ночуем. А что ныне спекота — что с того, зима снова будет, никуда не денеться.

— Дело, дело говоришь. Мы к зиме привычные, а всё равно один-другой да и заболеет, когда мороз — добродушно опустил Брыва густую бровь, прихлебнул кисленького кваса с хорошим хлебным духом.

— В нынешний студень* Сыромятин сын неделю отлежал с горячкой, да и я думал не удержусь! — отозвался тоже вполголоса из-за стола напротив Брывы старый боец Горобей, самый старший за столом, ветеран боёв с крыжаками*, сухой, жилистый со светлыми бровями вразлёт, с усами, какие в моде у варягов, с небольшим шрамом на левой скуле. Ещё с молодости у него этот шрам — вовремя от стрелы увернулся. — Правильно говоришь, старшой, только ты попроси князя кирпичами пособить, а то у Прыткиного тестя глинобитная будет, а её ещё сушить долго.

— Глинобитная такая бывает, что лучше кирпичной — и топить быстро, и тепло держит долго! — сказанул Прытко в защиту тестя — всё-таки молодая жена Прыткина родила в сакавике первенца, месяц прошёл, и вся родня во главе с тестем до сих пор охала и ахала от счастья. Второго, говорят, готовься, подавай.

— Да хто ж твоего тестя трогает, сынку! — добродушно ухмыльнулся в светлые усы Горобей, и Брыва гыгыкнул, и Вершко тихо посмеялся, и Кудеяр с интересом посмотрел. — А кирпичная зато дороже, а князю нашему для дружины ничего не жалко! — прокряхтел Горобей, копируя известного купца Дидюка Околицкого, и сделал страшные подвыпученные дидючьи глаза. Купец этот как мог экономил, а попросту скряжничал на ружении* княжьей дружины. Но всегда громко хвалил князя за растраты на дружинное содержание, оружие и зброю**.

Тут потихоньку засмеялись все вместе с Прытком.

— А можно большу-у-ю печку построить, чтоб на неё залезть и там уже сторожить — хитро зажмурился Кудияр, намекая на общий для всех нередкий недосып. Кудеяр высовывался в круг света из-за Брывинского монументального плеча, облокотившись на стол и уперев кулак в лохматую голову.

И русые длинноватые кудри, и мягкая короткая борода, и серые умные глаза, и вся поза делали его похожим скорее на гусельника-певца, барда, песняра, чем на скрытного и опасного бойца разведчика, первейшего следопыта. Что-то гибкое кошачье в нём настораживало мужчин, зато девки — так и липли.

— А то в ряд пять штук! Чтоб на всех хватило. — сдержанно подхватил шутку Вершко.

«Кудеяру так шутить можно — разведчик, всё умеет, в лежебочестве не замечен, только всё ещё мечтает… пока молодой» — подумал про себя Вершко. А самому старшине всего-то на три года больше, чем Кудеяру.

— Так и избу же тогда надо шире перестроить, а то же всё не влезет — будет шире княжьей. — серьёзно так сощурил глаза Горобей.

— Так и по бабе с собой на печку — дрова беречь. — заметил экономный Брыва.

— И ещё парочку, чтоб кормили — совсем размечтался Кудеяр.

— И чтобы Горынычу (за глаза прозвище княжьего воеводы) отдельную печку посередине, а то обидится, начнёт в разведку посылать. — пожалел неустанную долю Кудеярову Горобей.

— Заживё-о-м! — с восторженной безуминкой в глазах оглядывал старших товарищей Прытко.

А старшие товарищи посмеивались добродушно. Легко друзьям между собой и просто, и радостно на душе.

Лёгкий стук в крышу никто не услышал, только Вершко почувствовал его как невидимое касание чьей-то руки.

Бойцы продолжали тихо беседовать, окружённые танцующими тенями. Их лица, подсвеченные огнём, уже не впервые виделись для Вершко воплощением дружинной жизни. «Какая бы картина получилась… Вот состарюсь — возьму холсты и краски и всё-всё нарисую. Что бы было перед глазами, чтобы посмотрел — и порадовался, как в Царьграде… Детям буду рассказывать про своих друзей».

Разные по характеру и по возрасту, эти люди были готовы к действию в любой момент. Уговаривать не надо, ни два раза повторять. И, в тоже время, самостоятельные, с головой на плечах. И надёжные, если что и плечо подставят и своим щитом прикроют.

Как пять пальцев одной руки укрепляют себя сами и помогают друг другу.

«Мизинчик — это, конечно, Прытко — самый младший и, вроде бы, самый слабый, но без него вся рука не цела, на обрубок похожа. Прытко — старшего товарища погибшего сын. Ярёмин сын.

Горобей — указательный палец. Всё видит, всё знает, укажет на главное, скажет не в бровь, а в глаз, аж страшно иногда от его правды.

Кудеяр, наверное, безымянный палец — и сильный, и вроде бы незаметный, и почти по центру, но скромнее, и важный, без сомнения.

Брыва похож на большой палец — весь он велик и силён, но по смыслу — стоит в ряду со всеми, сильнейший из них. Значит, Брыва — средний палец.

А я, выходит, большой палец — думал Вершко, — я напротив них стою, их силу скрепляю, в кулак зажимаю. Но если в сторону без дела один торчит большой палец, а и любой другой так же само*, то он всей руке обуза и помеха и уязвимое место».

Подумал так и вспомнил отцовскую науку, как тот говорил: за один палец ухватил супротивника, можно и на землю положить, и обезоружить… и вовсе порешить, пока у того от боли взор замутился.

Страшна постороннему наука воинская, но она необходима. А если ты воин, для тебя страх как вражеский нож — выпустил его, он ниточку твоей жизни и обрежет…

Не спеша направляясь к двери, Вершко знал, что его боевые товарищи с ним рядом. Эти четверо особенно, а и вся дружина тоже.

В растворённую дверь пахну̀ло свежим ветром, ночным цвириканьем и шелестением молодых трав, запахами леса с молодой липкою листвой и кисленькой новой хвоей, близким жильём и далёким пахотным полем, и сладостью цветения природы по всем мыслимым местам. Ухнула ночная птица. Прошуршал ёжик в траве.

Луны нет. Черно̀ было бы совсем, если б не звёзды. «Когда Вон Та звёздочка голубенькая коснётся края леса, пора будет менять охрану».

Над головою простирался Млечный путь. Двоился, стекался в широкий поток, расплёскивался рукавами и малыми каплями. Пролила молоко Небесная Корова. В Начале Времён. Так и сверкает. Звёздами переливается. Созвездиями расцветает. Вот Медведица играет с Медвежонком. Вот Царевич спасает Царевну. Вот Лебедь белая летит. А вот Ворон чёрный смотрит на неё.

«Ушла Косматая звезда. И вроде всё как всегда, но нет — след её ещё отзовётся» — подумалось само.

В неверном свете в двух шагах от порога тускло блеснуло что-то новое. Вершко поднял с земли горячий оплавленный кусочек металла видом как бы расплющенную фасолину. Ладонь жгло несильно. Повертел в руке, и так, и этак разглядел. Вершка полтора в длину, три четверти в ширину, толщиной в полногтя. С догадкой, вызвавшей одновременно восторг и тревогу, Вершко посмотрел снова на небо. Как будто струны от сердца туда потянулись.