Станислав Десятсков - Генерал-фельдмаршал Голицын

— Сладок для человека хлеб, обретенный неправдою, но после рот его наполнится древесою! — многозначительно пробасил Прокопович и тоже откланялся.

— Вот что я тебе скажу, Миша! — сказал Дмитрий, когда братья остались одни. — Куется на гетманщине злая измена, и главные кузнецы тут — новые паны украинской породы и их главный предводитель пан гетман, которого ты только что лицезрел! Не случайно в гербе Мазепы стоит луна — переменчивое ночное светило, которое может обернуться и полумесяцем! — И князь Дмитрий поведал брату о всех своих сомнениях и тревогах.

— На последнем военном совете о повороте короля свейского на Украину и речи не шло! — задумчиво сказал Михайло. — Но, как знать, позовет гетман Каролуса на Украину, то король по своей врожденной легкости может и такой оборот учинить?! — И вдруг рассмеялся с молодой беспечностью: — Впрочем, еще пустое: не может же королевский поход перемениться из-за любовных шашней пана гетмана с Матреной Кочубей?

— А вот это ты зря, Миша, вспомни, сколько лет греки с троянцами из-за Елены Прекрасной воевали!

— Но Матрена-то не Елена Прекрасная?! — не мог унять смех младший Голицын.

— Может, и не Елена, но девка гарная, сам видел! — позволил себе улыбку и князь Дмитрий. И заключил уже, серьезно: — Да не в девке дело, конечно. Просто пан гетман на старости лет хочет сравняться с самой знатной польской шляхтой, и о том же мечтает и казацкая старшина. А наш государь, Миша, как ни жаль, но Мазепе верит!

Сон долго не приходил в ту ночь старшему Голицыну — тревожил обманчивый лунный свет, широкой полосой Лившийся в окно.

Поутру оба брата пили крепчайший кофе, и младший Почтительно сообщал старшему:

— План-то в Жолкве мы приняли, Дмитрий, превосходный, перевели всю армию на север, за Припять. Да вот государь опять отделил драгун от пехоты. И что ж наш светлейший (как и все родовитые бояре, Голицыны вкладывали в сей титул Меншикова всю свою родовитую злость), Упустил шведа и на Висле и на Буге, и король ныне стоит в Сморгони по дороге на Минск. Мыслю, по первой траве Пойдет на Москву, хотя фельдмаршал мой, Борис Петрович, все за Балтику беспокоится, даже тяжелые пушки на рижскую дорогу направлял.

— Ну а сам государь? Где он пребывает? — спросил князь Дмитрий.

— Да в том-то и дело, что царь сидит в своем парадизе Санкт-Петербурге, а не при армии. Ведь пока он в войсках, у нас полный порядок — Меншиков и фельдмаршал друг против друга не интригуют, даже генералы-немцы воле царской послушны. А стоит ему уехать, в армии черт-те что творится. Боюсь, пропустят наши воители шведа до Смоленска.

— Да ты не волнуйся, Миша, попомни, царь Петр Алексеевич всегда в нужный час и в нужный момент объявится! — Старший брат плеснул в бокал светлое прозрачное вино, поднял бокал: — За твои виктории, Михаил! Верь, побьем шведа! — А на прощание спросил: — Ну а как твоя Авдотья в Москве поживает?

— Да что с ней деется, все толстеет! — рассмеялся Михайло. А затем признался старшему брату: — По правде, братец, могу тебе сказать, яко шведский Каролус — ежели я и женат, то на своей армии!

Князь Дмитрий брата перекрестил и сказал твердо:

— С богом, Миша, грядет твой звездный час!

Борис Петрович Шереметев в мае 1708 года пребывал в тяжелом раздумье. Он знал, конечно, что швед стоит в Сморгони и Радошковичах, на минской дороге, но куда Карл XII двинется далее? От коварного короля-воина можно было ждать самых нежданных поворотов! Борис Петрович пытался поставить себя на место неприятеля, и тогда ему виделся один путь для главной шведской армии. Ни за что он не повел бы ее через Минск на Москву, а сначала завернул бы из Сморгони на Ригу, соединился там с корпусом Левенгаупта, восстановил прямые морские коммуникации со Швецией, получил бы оттуда рекрутов и провиант, а затем, прикрывшись с фланга мощным шведским флотом, двинулся бы на Петербург и на Неве встретился бы с финляндским корпусом генерала Либекера. Так учили все законы европейской военной тактики и стратегии, которую Борис Петрович изучил не токмо по книгам, но и на своей тридцатилетней военной практике. Борису Петровичу довелось биться с переменным успехом не только с турками и татарами, но и с самим королем Карлом XII и его лучшими генералами: Реншильдом, Левенгауптом и Шлиппенбахом. Так что военного опыта Борису Петровичу было не занимать, а что до науки, то учиться военному искусству Шереметев ездил ведь даже к мальтийским рыцарям. В свои пятьдесят шесть лет фельдмаршал имел за своими плечами и такие блестящие виктории, как Эрестфер и Гуммельсгоф, и успешные штурмы неприятельских фортеций: турецкого Кази-Керменя, шведских — Нотебурга и Мариенбурга, Ниеншанца и Дерпта. Была, правда, в его служебной копилке и поспешная ретирада из-под первой Нарвы и неудача при Мур-мызе. Словом, Борис Петрович был генералом не токмо победоносным, но и битым, и это удваивало его природную осторожность. И пока Меншиков со своей кавалерией сторожил минскую дорогу, Борис Петрович, имея на руках три пехотные дивизии, гвардию и бригаду конных гренадер, все время оглядывался на Западную Двину, опасаясь неприятельских оборотов к Риге. Неизвестность томила его тем более, что Драгуны Меншикова за несколько месяцев, начиная с февраля, не могли достать ни одного неприятельского «языка», и то, что происходило в шведском лагере, оставалось для фельдмаршала полной тайной.

— Вижу, Александр Данилович в той же безвестности пребывает, что и мы, грешные. А сегодня уже последний майский денек. Думаю, двинется швед в поход по первой траве. Ведь для Каролуса главное, чтобы кони были сыты. О солдатиках-то он небольшую заботу имеет, — поделился Борис Петрович своими раздумьями с доверенным адъютантом Чириковым. И приказал: — Вот что, Лука Степанович, коль фон дер Гольц, что у Меншикова в переднем дозоре обретается, до сих пор ни одного «языка» в полон не взял, возьми-ка ты батальон конногренадер астраханцев и сотню казачков и отправляйся сам на минскую дорогу, — может, тебе повезет более, нежели фельдмаршал-лейтенанту фон дер Гольцу! — Этого Гольца Борис Петрович не любил больше всех других конных генералов, набранных Меншиковым в основном из немцев, уже оттого, что тот принес из имперской армии, где служил ранее, странный чин: фельдмаршал-лейтенант. Конечно, Гольц не был полным фельдмаршалом, как Борис Петрович, но все же это звание как-то смущало и резало ухо — ведь после отъезда Огильви из России Шереметев оставался единственным фельдмаршалом в русской армии, и вдруг — на тебе! Явился какой-то фельдмаршал-лейтенант!

Лука Степанович на приказ фельдмаршала лихо щелкнул шпорами и уже через час, сопровождаемый командой конногренадер и казаков-донцов, запылил по минской дороге. Бравому майору (производство было недавнее), признаться, и самому надоела грязь и вонь большого армейского лагеря, а в лихом поиске всегда есть простор, в лицо дует свежий ветер, а главное, в отдельном поиске ты сам себе голова!