Юрий Когинов - Багратион. Бог рати он

— Нет, в лоб не годится вашей кавалерии, Ларион Васильевич. Ступайте-ка с вашими гусарами лесом — в обход правого фланга французов, — наконец вымолвил Раевский и, обернувшись назад к подъехавшему молодому чернявому генерал-майору Паскевичу: — И вы, Иван Федорович, со своею двадцать шестой дивизией тож двигайтесь в этом направлении. А когда оба выйдете из леса на ровное место и окажетесь сбоку французов, я с двенадцатою дивизиею ударю на них в центре. Вот там, где мост через овраг.

Когда егеря Паскевича, пройдя чрез лесные заросли, вышли на опушку, перед ними открылись цепи неприятельских стрелков.

— Разворачивай орудия — и картечью! — распорядился генерал.

Пушки развернулись на дороге, ведущей к Салтановке, и с ходу огрызнулись огнем. Цепь наступающих рассыпалась и заметно поредела.

— Еще! Надбавь жару, пушкари! — взмахнул шпагою в сторону артиллеристов Паскевич и обернулся к егерям: — Барабаны, сигнал к атаке! Молодцы, ружья — на руку, марш, марш за мной!

«А где Васильчиков? — на ходу спросил себя генерал. — Эх, не продумал Николай Николаевич, как же можно было кавалерию — да через лес, по песку? Вот и отстали. А была бы теперь в самый раз их конная атака…»

Пехота Паскевича уже подошла к мельнице, куда попятились французы.

«Но что там, впереди? Там же — целая туча неприятеля! — не поверил своим глазам Иван Федорович. — У меня ж в первой линии не наберется и двух полков. Сколько же их против меня? Ох, никак просчет и князя Багратиона, и генерал-лейтенанта Раевского. Какое в Могилеве шесть тысяч, ежели только теперь супротив меня их не менее того! Но делать нечего — буду стоять до последнего. Об атаке же следует забыть — как бы самому отбиться, не осрамить свое имя…»

Раевский тоже понял — к Салтановке ни на одну сажень более не подойти.

«Откуда они взялись, супостаты? — как и Паскевич, спросил себя Николай Николаевич. — Такой плотный артиллерийский огонь, будто вся Наполеонова армия собралась в Могилеве. А если и впрямь Даву подошел со всеми своими силами? Тогда тем более следует ему показать, на что способны русские воины».

Все вокруг моста и плотины, идущей через овраг, было выпахано рвущимися ядрами. Хрипели и ржали посеченные осколками кони, падали на землю и уже не поднимались вновь люди.

Раевский видел, что поднять солдат в атаку будет неимоверно трудно: встать, когда с неба сечет не грибной, а железный дождь, — выше сил человеческих. И тем не менее он сам поднялся со снарядного ящика, на конторой сидел, и, спокойно оглядевшись вокруг, громко позвал:

— Саша! Коля! Где вы?

Откуда-то из-за подбитого орудия, что было на одном колесе, выбежал к отцу сначала шестнадцатилетний Александр, а за ним, лет десяти, Николаша. Александр был в гусарском мундире и кивере, младший в рубашонке и штанишках до колен.

— Не испужался, малыш? — обнял младшего сына Николай Николаевич.

— Вот еще чего, папенька… Да разве я и в самом деле ребенок? — спрятав глаза под густыми ресницами, ответил младший Николай Николаевич.

— Не поверите, папа, — вступился тут же старший, — Николаша меня, уже взрослого, подбадривает своими шуточками.

— Ах вы, герои мои! — сгреб их к себе генерал. — Ну а коли так, сыновья, пойдемте-ка вместе вперед. Ты, Александр, по сю от отца сторону. А ты, Николаша, дай мне свою руку — на тебя стану опираться, как на самого смелого.

Генерал с сыновьями сделал несколько шагов вперед, когда рядом в землю ударилось тяжелое ядро. Но он не остановился, лишь только крепче стиснул в руке детскую ладонь Николаши.

— Папа! — услышал вдруг над ухом голос Александра. — Вон, глядите, убит подпрапорщик, рядом же — знамя. Можно я его понесу?

И не успел отец даже кивнуть головою, как белое знамя Смоленского полка оказалось в руках Александра. Древко было тяжелое, и полотнище, расправленное взмахом ветерка высоко в воздухе, норовило сбить с шагу. Но Саша неимоверным усилием удержал полковую хоругвь и, ускоря шаг, побежал впереди отца и брата.

«Теперь главное, чтобы все поднялись и пошли за мной, — стучало у Саши в висках. — Я знаю: об этом сейчас все мысли папа — пойдут ли в атаку его люди? Но пусть знает отец: я сделаю то, что он ждет от своих солдат… Еще шаг, еще другой… А ведь и в самом деле не страшно, если ты всею душою уверен — только от тебя, от твоего поступка зависит успех дела…»

Саша не успел закончить свою мысль, как услышал сзади, а затем и с боков густое, все нарастающее «ура». И теперь уже не от грохота ядер — от гуда сотен и тысяч ног вздрогнула и задрожала земля. Обгоняя генерала и двоих его сыновей, далеко оставляя офицеров и генералов штаба Раевского, с ружьями наперевес бежали и бежали вперед русские солдаты.

Мост был перейден. Но все равно нельзя было не отойти назад под натиском прущих и прущих с высокого Салтановского бугра несметных неприятельских сил. То ж было и у Паскевича — он дал знать, что более не в силах стоять, и просил разрешения, пока не поздно, отойти. Корпус, получив разрешение из штаба армии, отходил, сбираясь вновь у Дашковки.

Оставляя далеко позади себя свиту, к Раевскому подскакал Багратион и, спрыгнув с коня, обнял Николая Николаевича.

— Все знаю. Обо всем наслышан! — Голос князя сорвался. — А что не дал сикурса — не затаи, Николай Николаевич, обиды. Не то в самый последний момент оказалось у меня в голове: как не один твой седьмой корпус, а как всю нашу армию спасать! Ты же покрыл себя славою немеркнущею — первое за всю нынешнюю кампанию генеральное сражение, коего ты не убоялся.

Генерал Раевский вытер разодранным рукавом мундира катившийся ручьями пот с уставшего лица.

— Не скрою досады, ваше сиятельство. Могилев нами потерян, но завоеван день, — начал он глухо, но тут же возвысил голос, чтобы его услышали все, кто стоял рядом: — Не единая моя заслуга, а храбрость и усердие вверенных мне войск могли избавить меня от, истребления противу превосходящих нас сил. Я сам свидетель, как многие штаб-, обер- и унтер-офицеры, получа по две раны и перевязав оные, возвращались в сражение, как на пир… Сей день все были герои!

Багратиону уже сказали о сыновьях генерала, и он, стремительно подойдя к старшему, подал ему руку:

— Если бы вас, Александр, увидел Суворов, он бы счел за честь прижать вас к своей груди. Позвольте мне сделать то же самое. Надеюсь, с вашею храбростию вы далеко пойдете. — И, заметив рядом младшего, поцеловал его в кудлатую, как и у его отца, голову: — Христос с тобою!..

Переправы у Нового и Старого Быхова уже приняли первых уходящих за Днепр. То были обозы с ранеными и хозяйственною поклажей, провиантские и вещевые подводы. Корпус Платова Багратион отослал к самому Могилеву, чтобы с другой, левой стороны Днепра казаки всю ночь и следующий день создавали видимость готовящейся диверсии. И остальные войска, еще не перешедшие реки, оставались на своих местах в полном боевом снаряжении.