Юрий Когинов - Багратион. Бог рати он

— Вы это почему так непочтительно и запанибратски о его величестве государе всероссийском?..

Княгиня Анна Александровна не раз говаривала знакомым:

— Благодарение Богу, мы сие запретное слово у себя никогда не употребляем. У меня самой и особенно у моего племянника — носы другие…

А как же те, кому так просто не отшутиться, у кого обязанность — всякий день пред его оловянными очами и этим самым императорским носом пуговкой? Приходилось смиряться. Однако находились и такие, что бросали вызов императору-сумасброду и с гордо поднятой головой подавали в отставку.

Кончанское — в новгородских землях, за почти непроходимыми лесами и болотными топями.

— Прошка, ты какой подаешь мне пакет? На нем — адрес: «Фельдмаршалу графу Суворову». Таких здесь нет. Фельдмаршал обязан находиться при войсках, я же — только при тебе, своем камердинере, дурья твоя башка. Так и ответствуй тому курьеру из Петербурга: нетути здесь таких, кому император Павел отписал… К тому же сегодня я на похоронах. Доставай мой парадный мундир и бери лопату.

Фельдъегерь, только что прибывший из столицы, вытянулся в струнку, пропуская в дверях Суворова. Седой хохолок — торчком, кроме белой рубахи и белых же исподних, на Александре Васильевиче ничего нет.

Встречные мужики почтительно снимают шайки:

— Здравия желаем, Лександра Василич!

Ребятня за ним ватагой: старый барин опять что-нибудь учудит. Айда за ним!

На околице остановились.

— Рой, Прохор, здесь. А я зачну с другого конца. Землица рыхлая, мягкая, пусть она станет для покойника пухом.

— Да окститесь вы, Лександра Василии! Нешто видано это — заживо себя хоронить? — Прохор отбросил заступ.

— Ты вот что, Прохор, мне не перечь. Совсем ты меня Замордовал: этого нельзя, то — под запретом. Ты что — императором Павлом при мне заделался? Я должен раз и навсегда похоронить в земле то, что давно умерло, — славу Суворова.

Яма вышла не глубокой. Суворов взял с травы мундир — перезвоном отозвались брызнувшие вдруг под солнцем алмазы и золото орденов.

— Зарывай! Вот и конец фельдмаршалу. Ты здесь, императоров гонец? Скачи назад. Так и передай тому, кто тебя сюда направил: нету в Кончанском такого…

С первых же дней нововведений Павла Суворов их не принял:

— Пудра не порох, букли не пушки, коса не тесак, я не немец — природный русак.

В нескольких словах — вся оценка того, что внедрял в войсках государь.

А по поводу нового военного устава — еще хлеще:

— Сие сочинительство — перевод манускрипта, на три четверти изъеденного мышами и найденного в руинах старого замка. Чему мне учиться у пруссаков, которых я сам, в молодости еще, нещадно бивал? А вот на моей, суворовской, тактике учились французы и их молодой генерал Бонапарт [16] Наполеон Бонапарт, будущий французский император Наполеон I (1769–1821). Бонапарт начал службу в войсках в 1785 г, в чине младшего лейтенанта артиллерии; выдвинулся в период Великой французской революции (достигнув чина бригадного генерала). В ноябре 1799 г, совершил государственный переворот (18 брюмера), в результате которого стал первым консулом, фактически сосредоточившим в своих руках всю полноту власти; в 1804 г, провозглашен императором. Поражение наполеоновских войск в войне 1812 г, против России положило начало крушению империи Наполеона I. В 1814 г. Наполеон был вынужден отречься от престола и был сослан на остров Эльба. В марте 1815 г. он вновь занял французский престол, но после поражения при Ватерлоо вторично отрекся от престола. Последние годы жизни провел на острове Святой Елены пленником англичан. . Глядите, как широко и твердо шагает сей мальчик. Пора бы унять! Но чем — пудрой и буклями?

Он передал Павлу прошение:

— Мне поздно переменяться, ваше императорское величество. Я хорош только для войны, а, простите, не для плац-парадов.

Шестого февраля 1797 года, после развода войск, Павел отдал приказ: «Фельдмаршал граф Суворов, отнесясь его императорскому величеству, что так как войны нет — ему нечего делать, за подобный отзыв отставляется от службы».

Были в его жизни раньше случаи, когда он обязан был отстоять свою честь и собственное достоинство?

Екатерина, еще до того, как за Польский поход и взятие Варшавы удостоила Суворова звания фельдмаршала, щедро его награждала за громкие победы. Только за Очаков он, единственный из участников штурма, ничего не получил. Князь Таврический, желая проучить самоуправца, не внес его имя в наградные бумаги.

Однако потемкинский гнев остыл, и награды вновь находили героя. Через год после Очакова за победу под Рымником императрица возвела полководца в графское достоинство с титулом «Рымникский». А также наградила бриллиантовыми знаками Андреевского ордена, шпагою с бриллиантами и надписью: «Победителю визиря», бриллиантовым же эполетом и орденом Святого Георгия, первого, самого высшего класса.

Потемкину она написала: «Хотя целая тележка с бриллиантами уже накладена, однако кавалерию Егорья большого креста посылаю по твоей просьбе, он того достоин».

Да, он, Потемкин, просил высший знак военной доблести для человека, с которым не раз скрещивал копья.

А выражать свою обиду на светлейшего Суворов не боялся. После Очакова, когда гнев Потемкина достиг небывалого предела, оскорбленный полководец с горечью ему отписал: «Моя честь мне дороже всего. Бог ее защитник… Я не спичка. Моя рана?.. Она была смертельна, и, кажется, мне еще придется с нею повозиться до будущей недели. Вы знаете, что врачи существуют, чтобы скрывать от нас правду… Я чувствую в настоящую минуту и прежние мои раны, но я хочу служить, пока я жив».

Раны, наносимые Потемкиным, заживали быстро. Оба по-своему больших человека, они умели смирять свои самолюбия. Амбиции и оскорбленное самолюбие, капризы и прочие личные слабости — все прочь, все побоку, когда дело шло о славе России.

И матушке императрице он мог сказать в глаза такое, на что немногие бы отважились.

Его любимую дочь Наташеньку государыня решила взять под свою опеку — сделать своею фрейлиной.

— Не надо, матушка, ради Бога, откажись от сей затеи. Средь фрейлин — один разврат.

— Да ты, Александр Васильевич, не беспокойся. Я ее от себя никуда не отпущу — будет жить в моей спальне.

— Вот этого-то я, государыня, пуще всего и боюсь…

В случае с Павлом Первым — не просто упрямство на упрямство. Или же дерзость, когда не сказать правду в лицо — значит себя не уважать. Тут обрыв всей прошлой и настоящей жизни. Впрямь могила, над которою — крест.

Обида жгла. Неспроста ведь — похороны мундира, скакание на палочке с детворою по всей деревне. А то — приезд к соседу на дрожках, в которые впряжен чуть ли не табун лошадей.