Юрий Когинов - Багратион. Бог рати он

Шарм и очарование сей красавицы заключались именно в соединении, в каком-то тесном и естественном слиянии ее внешнего необычного восточного облика с поразительно глубоким и резким умом, мягкости и доброты с твердостью характера, о чем говорили и выражение ее глаз, и манера вести беседу — легко и приятно и в то же время не избегая прямоты и даже резкости суждений.

В пору, о которой мы ведем речь, княжне шел всего девятнадцатый год, хотя она не то чтобы выглядела старше своего возраста, но производила впечатление самостоятельной, обладающей определенностью и твердостью своих убеждений женщины.

Дом, в котором с самых молодых лет она была принята и, можно сказать, считалась совершенно своею, был всем известный в Москве дом на Девичьем поле знатного еще с елизаветинских времен вельможи князя Александра Михайловича Голицына. Сей князь был когда-то чрезвычайным и полномочным послом России в Париже, а затем в Лондоне, при матушке Екатерине Алексеевне стал вице-канцлером империи, сенатором и обер-камергером. И лишь с недавних пор, выйдя в отставку, поселился в любезной сердцу Белокаменной.

Что свело старого князя с молодою особой? Москва, как и Санкт-Петербург, падкая на сплетни и пересуды, готова была приписать княжне привычную для осьмнадцатого века и в глазах двора будто бы даже вовсе не зазорную роль приживалки и содержанки, то бишь фаворитки. С сей стороны нам многое неизвестно. Посему не пойдем вслед за разнородными догадками и предположениями, а лучше отметим то, что вернее может объяснить, почему молодая грузинская княжна оказалась своею в аристократическом окружении сначала первой, а затем и второй российской столицы.

Еще до елизаветинского управления, в первой четверти восемнадцатого столетия, Вахтанг Шестой, спасаясь от турецкого нашествия, вынужден был покинуть родную Грузию и искать покровительства и защиты у России. С правителем Грузии под надежное русское крыло пришли его сыновья и более тысячи трехсот дворян — вся, можно сказать, знать древнего и гордого народа. Единые по вере православные братья образовали свои поселения близ Астрахани и самую мощную свою колонию в Москве.

Один из сыновей Вахтанга, Бакар, сразу вступил в русскую военную службу и закончил ее генерал-майором. Его сын, Александр Бакарович, тоже пошел по отцовскому пути: будучи, как и отец, грузинским царевичем, стал капитаном русской гвардии и женился на княжне Дарье Александровне Меншиковой. От сего брака и произошла в Москве внучка и дочь царевичей грузинских — Анна Александровна, хотя и стала значиться княжной Грузинской.

Русская знать, как, впрочем, и дворянство во многих иных европейских странах, давно уже связала свои генеалогические древа с ветвями иноземными. Достаточно упомянуть, что самые что ни на есть русские аристократы Голицыны пошли от литовского великокняжеского корня [7] Древнейший дворянский род Голицыных берет свое начало от великого князя литовского Гедимина. В России княжеская ветвь Голицыных (Гедиминовичей) вторая по знатности после Рюриковичей. . Естественно, стали соединяться, входить в русскую жизнь, обретя новую по духу и вере родину, лучшие сыны Грузии.

Так частичкою нового отечества стала дочь Грузии, княжна Анна Александровна. Уже, скажем, даже наполовину природно русская — княжна и по отцовской и по материнской линии. Что же было не считать ее своею многим самым знатным домам России, не открывать перед нею широко двери, почитая ее, как в дальнейшем и произошло, самым желанным членом семейства?

На обе свадьбы, что проходили у — светлейшего, куда сошелся весь верх Петербурга, гости прибыл и и из Москвы. Князь Александр Михайлович, понятно, был зван в первую очередь. Но, шестидесятилетний, он не отважился на утомительное путешествие и еще более утомительные торжества у государыни и затем у не звавшего меры в расточительстве и празднествах светлейшего князя-Таврического.

Но Голицыны прибыли: как же без сих столпов русского дворянства, коли через их представителя, князя Сергея Федоровича, род их сплетается с потемкинско-энгельгардтовской ветвью?

Анна Александровна, скорее всего, приехала в столицу в обществе Сергея Федоровича и Варвары Голицыных, которым старый князь, вице-канцлер, и поручил опекать ее и непременно посодействовать ей в одном важном предприятии.

Дело это, собственно говоря, выражено было в письме Александра Михайловича, адресованном его светлости генерал-фельдмаршалу и вице-президенту Военной коллегии Григорию Александровичу Потемкину.

Княжна Грузинская была представлена светлейшему Сергеем Голицыным и передала ему письмо, привезенное ею из Москвы.

Молодая гостья поразила всесильного фаворита в такой степени, что он, как бы забыв на миг привычное свое окружение, всецело подпал под ее очарование. Он отвел ее к кушетке, где сел рядом с нею, и открыл Письмо старого князя.

— Полагаю, оно касается вас, коли вы его мне привезли, — старался улыбнуться он. — Я не ошибаюсь, княжна?

— Простите, ваша светлость, но не в моих правилах прибегать к протекциям, касающимся лично до меня. Но сделать добро другим, кто нуждается в содействии и помощи, — в моем обыкновении. Впрочем, как, безусловно, и в обыкновении вашей светлости.

— Надеюсь, что вы в этом сможете убедиться. Но для этого позвольте мне пробежать послание любезного Александра Михайловича, — произнес Потемкин и через какую-то минуту: — Как понял я из сих строчек, князь и вы, очаровательная княжна, хотели бы обратиться к моему содействию записать вашего только что появившегося на свет дорогого племянника в какой-либо полк? Дабы годам к десяти он стал бы уже капитаном или полковником.

— О нет, ваша светлость, мой племянник уже теперь может стать в строй в качестве настоящего солдата.

— У такой юной княжны и такой взрослый племянник? — выразил искреннее удивление Григорий Александрович. — Я не ошибусь, если скажу: вы моложе моей самой младшей племянницы, нынешней невесты, Катеньки. Надеюсь, вы не станете скрывать вашего возраста, поскольку — такие юные, как ваши, лета могут составлять для любой женщины один лишь предмет гордости.

— Мне пошел девятнадцатый. Моему же племяннику Петру вскоре будет семнадцать.

— Ах, если бы я не был так стар, очаровательная княжна!.. — картинно вздохнул Потемкин. — Для воина, у которого большею частью жизни нет и крыши над головою, мои сорок три — уже старость. Не пожалеете, что любимого племянника отдаете в безжалостные руки Марса? Объятия сего воинственного бога могут не токмо безвременно состарить, но ненароком и бессрочно укоротить саму жизнь.

— Наш с Петром пращур, грузинский царь Вахтанг, — в глубине черных глаз княжны вдруг вспыхнул огонь, — был доблестным и отважным воином. Потому мечта моего племянника — стать таким же мужественным и храбрым, как его прадед, и с честью служить своему отечеству — России.