Юрий Когинов - Багратион. Бог рати он

— Так, значит, это не любовь? — предчувствуя прилив счастья, выдохнула она. — Вернее, любовь — только к родной стране?

— Вот видишь, как ты верно меня поняла. — Меттерних порывисто обнял княгиню и посадил к себе на колени. — Я люблю только тебя, Катрин. Все другие люди для меня — лишь средство для достижения моих целей.

И он, увлекаясь собственным красноречием, с каждой фразой все более распаляя себя, рассказал ей, как с самых молодых лет дал себе обет быть лучше, удачливее и способнее всех, кто его окружает.

— Будучи молод, — говорил он, — я оказался в положении, когда мог с близкого расстояния наблюдать за ходом великих событий. И тогда я обнаружил удивительную вещь: события могли бы развиваться совершенно иначе, если бы люди, влияющие на них, были умнее и дальновиднее. Да, все зависит только от людей, находящихся у вершины исторических сдвигов и катаклизмов. А они, эти катаклизмы, лишь выражения достоинств, равно как и недостатков людей, их увлечений, ошибок, их пороков и добродетелей. И я понял главное: эти человеческие качества обязан постичь и ими умело воспользоваться тот, кто хочет взойти на самую вершину власти.

У Катрин пошла кругом голова. «Господи, — подумала она, — как же я могла усомниться в Клеменсе и так низко пасть, чтобы следить за ним? Он необыкновенный, великий человек, и в то же время он так похож на меня. Я тоже рождена для того, чтобы не мною правили, а я правила другими, извлекая в отношениях с другими людьми лишь собственную пользу. Откуда это во мне — постоянное выражение превосходства? Наверное, это чувство от той, кто была русской императрицей Екатериной Первой. Недаром и меня назвали именно в ее честь».

— Милый, как я хочу, чтобы ты достиг своей цели! — произнесла она, совершенно млея в его объятиях и осыпая его голову страстными поцелуями.

«Пронесло! — вздохнул он, изображая волнение страсти. — Но скоро я всем докажу, что человек, который вновь возродит Европу Карла Великого, окажется не он, завоеватель Бонапарт, а тот, кого пока не знает мир. Этим человеком стану я с моим умом, моею беспощадною волей и неукротимою страстью».

И теперь, когда уже стукнуло двадцать два годочка, он не раскаивался в том, что когда-то, в свои шальные девятнадцать, сочинил сию басню:

Знал ведь, сорванец: за такие вирши по головке не погладят, тем более не просто офицера, а гвардейца, поручика-кавалергарда. Но, видно, бродила в крови унаследованная от отца, суворовского бригадира, фрондерская закваска: пренебрегая собственным благополучием, не бояться говорить правды.

А что, разве не в покорности и беспрекословном повиновении норовила «голова» держать всех тех, кто был ее прочной опорою на земле? Только «ноги», несмотря на то что — внизу, вечно как бы в грязи, — тоже с головой! И подчас более разумной и рассудительной.

Вот за сие многомудрие, дерзнувшее поспорить с самою «головой», и был он, Денис Давыдов [24] Денис Васильевич Давыдов (1784–1839), партизан Отечественной войны 1812 г., военный писатель, поэт. Командуя партизанским отрядом из гусар и казаков, успешно действовал в тылу французской армии. Был близок к декабристам и А. С. Пушкину. , переведен из Санкт-Петербурга, из блестящей гвардии, в армейский Белорусский гусарский полк, квартировавший в полесском захолустье.

Конечно, было обидно. Но стиснул зубы, благо в гусарах удаль, риск да лихость — те самые качества, за которые тебя сразу же признают за своего.

Однако спустя время заныла, затосковала душа: под Аустерлицем кавалергарды в жестоком бою покрыли себя неувядаемой славой, а он, их бывший однополчанин, торчит как последний, должно быть, трус в проклятой Богом дыре!

Нет, негоже ему, ни в чем не ведающему страха, транжирить время и силы на дружеские пирушки да от тоскливого безделья волочиться за сонными, как осенние мухи, уездными барышнями.

Закружился в хлопотах, мыслимых и немыслимых, все связи, кои счел возможными и непредосудительными, привел в движение — и вновь вернулся в гвардию. Да куда! В лейб-гвардии гусарский полк, что нес службу в столице и в царской резиденции в Павловске.

И совсем уж возликовал, когда оказался под началом давнего своего друга Бориса Четвертинского. От него, эскадронного командира, получившего недавно чин полковника, казалось, так и тянет пороховым дымом войны. И немудрено — участвовал во всех сражениях, в том числе при Шенграбене и Аустерлице. И все — рядом с таким прославленным генералом, как князь Багратион.

Князь Борис оказался не только храбрейшим офицером, но и другом вернейшим. Не спрашивал у него самого, но Денис стороною узнал: в его вызволении из полесской дыры Четвертинский сыграл немалую роль.

Послужить с таким командиром — одно счастье! Только вдруг вновь потянуло порохом, коего, увы, ни разу в жизни еще не нюхал Денис Давыдов. Однако теперь — дудки! Ныне он не останется в стороне. Чем он хуже других, коли ни в чем никогда не ведал боязни и не искал для себя выгоды?

Война же запылала на соседней с Россиею прусской земле нешуточная. Пруссия выступила против Наполеона с отчаянной решимостью, только неожиданно стала терпеть одно поражение за другим. И — точно дым — распалась, рассыпалась прусская армия, а король Фридрих-Вильгельм Третий с королевой Луизою оказались в Мемеле — у самых российских пределов.

Доколе же супостат Бонапарт будет перекраивать Европу, точно она — бумажная карта? У России с Пруссией — договор, и стало быть, надо вступать в войну.

Денис места себе не находил: непременно и во что бы то ни стало любыми путями задумал попасть на войну!

— Ежели полк наш не пошлют в Пруссию, ты, Борис, как намерен поступить? — бросился он к своему командиру. — Верно, опять к Багратиону попадешь? Тогда не забудь обо мне — Богом прошу!

Четвертинский нахмурился.

— Второй раз не выходит в одну воду ступать, — сухо ответил. — В минувшей войне я ни к кому не напрашивался. Меня сам князь к себе пригласил. Коли теперь не позовет, меня уже не раз испытав в деле, мне, брат, достоинство и гордость не позволят напомнить о себе. А кроме всего, без соизволения на то государя никакое назначение состояться не может. К нему же я тем более — ни ногой.