Андре Кастело - Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша

После официального обеда нагруженные пищей гости наводняли салоны, и на Тюильри опускалась скука. Новый смотр визитерам, новые представления, новые банальности… Первый консул не отличался любезностью. Бурье рассказывает: «Вежливость с женщинами была обычно не свойственна Бонапарту; у него редко находились приятные для них слова; часто он даже говорил им сомнительные комплименты, а то и совсем странные вещи. То он бросал: „Ах, Боже мой, до чего у вас красные руки!“ То: „Ох, какая скверная прическа! Кто это вам так уложил волосы?“ То, наконец: „У вас очень грязное платье. Вы, что, никогда его не меняете? В этом я вас видел уже раз двадцать“. В подобных вопросах он не знал жалости и любил заставлять людей тратить деньги. Он часто интересовался туалетами своей жены, а так как у той вкус был изысканный, Бонапарт стал придирчив к нарядам и остальных дам».

Известно, как ему ответила одна остроумная женщина, которой он грубо выпалил:

— Вы по-прежнему любите мужчин?

— Да, если они учтивы.

К счастью, любезность Жозефины кое-как поправила дело.

В отличие от «больших толкучек» вечера проходили проще. «После того как консул отобедает, — говорит г-жа де Ремюза, — нас извещали, что мы можем под пяться. Продолжительность беседы была то больше, то меньше, в зависимости от того, в каком расположении духа он пребывал. Затем Бонапарт исчезал и обычно больше не показывался. Он возвращался к работе, давал частные аудиенции, принимал министров и очень paw ложился спать. Г-жа Бонапарт заканчивала вечер игрой в карты. Между десятью и одиннадцатью часами ей докладывали: „Сударыня, первый консул лег“», и она отпускала нас.

Вечером 24 декабря 1800, 3 нивоза, Бонапарт с женой собрались присутствовать на первом исполнении «Сотворения мира» Гайдна. После обеда Бонапарт уселся у огня, по всей видимости, не испытывая желания ехать. Погода стояла туманная и холодная. Зачем высовывать нос на улицу, когда так хорошо сидеть у камина и ворошить угли?., Но Жозефина и Гортензия ждут. Зря они наряжались, что ли?

— Едем, Бонапарт, это тебя развеет. Ты слишком много работаешь, — уговаривает Жозефина.

Консул закрывает глаза и, помолчав, объявляет:

— Вы поезжайте, а я останусь.

Жена отвечает, что в таком случае она составит ему компанию. «Между ними, — сообщает нам Гортензия, — разгорелся настоящий бой, который кончился тем, что велели запрягать лошадей».

Через несколько минут докладывают, что две кареты поданы. Бонапарт направляется к своей. Тут то ли он сам, как утверждает Гортензия, то ли Рапп [231] Рапп, Жан, граф (1772–1821) — французский генерал, в 1800 в чине полковника был адъютантом Бонапарта. , как полагает Лора д'Абрантес, замечает, что шаль Жозефины не гармонирует с платьем, а может быть, плохо надета. Как бы то ни было, Жозефина дает мужу уехать, а сама торопливо взбегает по нескольким ступеням на террасу павильона Флоры, чтобы сменить шаль или поручить Раппу пристроить ее «как у египтянок».

Меньше чем через три минуты после отъезда Бонапарта с эскортом, карета Жозефины, где поместились также Гортензия и беременная по девятому месяцу Каролина, в свой черед пересекает площадь Карусели и въезжает в улицу Сен-Никез. Эта улица, старая внутренняя дорога вдоль стен при Карле V [232] Карл V (1337–1380) — король Франции в 1360–1380. , шла параллельно дворцу и на протяжении нескольких десятков метров пересекала площадь Карусели, образуя как бы ее край. Дальше она переходила в улицу Сент-Оноре примерно на уровне нашей площади перед Французским театром. Почти продолжением ее являлась улица Закона, ныне улица Ришелье, которая вела к Опере.

Итак, в тот момент, когда Жозефина въезжает на улицу Сен-Никез, карсту подбрасывает страшным взрывом, выбивающим в ней стекла.

— Метили в Бонапарта! — вскрикивает Жозефина и лишается чувств.

Это рванула грозная адская машина, сработанная шуанами Лимоэланом, Сен-Режаном и Карбоном. Придя в себя после обморока, Жозефина твердит:

— Метили в Бонапарта! Метили в Бонапарта!

Наконец подлетает гвардеец из эскорта и успокаивает ее, Покушение не удалось, карета первого консула уже въехала на улицу Сент-Оноре, когда бочонок с порохом взлетел на воздух, разметав последние ряды конвоя и скосив с десяток человек.

Не будь шали, которую надо было не то сменить, не то поправить, Жозефина тоже погибла бы, и предсказание старой мартиникской ворожеи не исполнилось бы. Супруга первого консула отважно приказывает кучеру ехать — другими улицами — дальше в Оперу.

— Ничего, ничего, — бросает Бонапарт, встречая жену.

Несколькими минутами позже весть о покушении достигает зала и передается из уст в уста. Зрители дружно встают, и, «как электрическая искра», вспыхивает овация, подступающая к консульской ложе. Сам Бонапарт бесстрастен. Жозефина — та владеет собой не столь хорошо. Лицо ее искажено. «Она, обычно такая грациозная, была не похожа на самое себя, — повествует Лора д'Абрантес. — Она явно дрожала и куталась в шаль, словно прячась в укрытие. И в самом деле, эта шаль была причиной ее личного спасения». По бледным щекам Жозефины текут слезы. И «когда она смотрела на первого консула, она снова вздрагивала».

Вернувшись в Тюильри и сидя в большом салоне, который постепенно наполняется посетителями, консульша не перестает утирать глаза. Бонапарт, «редко, но выразительно жестикулируя», расхаживает взад-вперед и неистово кричит:

— Это дело рук якобинцев, это якобинцы хотели меня умертвить. За этим не стоят ни дворяне, ни священники, ни шуаны! Я знаю, кто за этим стоит, и меня не заставят изменить мнение. Это сентябристы [233] Сентябристы — имеются в виду участники самосудов над арестантами парижских тюрем в сентябре 1792. , покрытые грязью злодеи, которые вечно бунтуют, устраивают заговоры, сомкнутым каре выступают против любого правительства. Да, да, это все та же шайка сентябрьских кровопийц, версальских убийц, бандитов 31 мая [234] 31 мая — имеется в виду 31 мая 1793, когда парижские массы, восстав против жирондистов, установили якобинскую диктатуру. , прериальских заговорщиков, виновников всех преступлений против правительства. Раз их нельзя обуздать, значит, их нужно раздавить; Францию надлежит очистить от этих подонков, никакой пощады таким злодеям!

В тот вечер Жозефина слышит, как Фуше обвиняет роялистов. Сначала она, как и Бонапарт, смотрит на него с презрением… Ясно, цареубийца и палач Лиона [235] Палач Лиона — в ноябре 1793 — апреле 1794 Фуше был комиссаром Конвента в Лионе, где только что был подавлен контрреволюционный мятеж, и запятнал себя всяческими жестокостями, в том числе массовыми казнями. хочет спасти своих былых друзей. Но под конец консульшу поражает убежденность, звучащая в речах ее тайного нанимателя, и вместе с Ланном, Реалем и Реньо она становится на точку зрения министра, который твердит: