Исай Калашников - Последнее отступление

— Стращать вздумал? — Купец, огромный, бородатый, встал медведем, загрохотал на всю избу: — Стращать? Не пужай Малашку замужем — она в девках забрюхатила! Не таким бодучим рога обламывали. Подумать только, посельга, рвань каторжная…

И пока Павел Сидорович спускался с высокого крыльца, вслед ему гремел гневный голос Федота Андроныча. А во дворе хрипели от ярости и рвались с цепи собаки, и учитель с удовольствием съездил тростью по свирепому оскалу огромного кобеля. Он не чувствовал себя побежденным, наоборот, мозг работал четко и спокойно, и ему казалось, что именно сейчас он перешагнул черту, за которой нет места сомнениям, колебаниям, пришло время действовать быстро и напористо.

Вечером он созвал мужиков, рассказал о своем разговоре с уставщиком и Федотом Андронычем.

— Как смотрите на все это? Согласны с ними?

Клим Перепелка, конечно, сразу же зашумел:

— Хватит им командирствовать! Как родился, где крестился, на ком женился — до всего дело. Нет слободы нашему человеку!

Тереха Безбородов, сминая в кулаке бороду, сказал:

— Я, к примеру, вере своей привержен, но делов ихних не одобряю. Думаю своим худым умом: неладно они делают, не по-божески.

— Верно думаешь, Терентий Федорович! — Павел Сидорович был рад, что уставщика никто не оправдывает. — Если даже и верой вашей мерить, все будет не в пользу Луки Осиповича. И за усердье в вере и за отступничество карает и награждает только бог — так?

— Так, — подтвердил Тереха.

— Почему же уставщик делает это? С богом себя поравнял?

— Павел Сидорович, а я узнавал-таки, что сказано в писании про табак, — важно проговорил Никанор и вдруг с жалобой закончил: — Не сказал, обругал, язви его в печенку!

— Раньше надо было узнавать! — сердито сказал Тимофей. — Башка твоя дурная…

— Разговор наш ни к чему, мужики, — проговорил братан Семена, Кондрат Богомазов. — Поругаем мы уставщика и разойдемся, а Семке надо горе мыкать где-то на стороне.

— Да, это так, — вздохнул Тереха.

— Совсем не так, — возразил Павел Сидорович. — Мы можем сделать, что Семен останется тут. Для того и собрал я вас.

— Не-е, ничего не сделать, батька его не примет — где жить будет? — спросил Кондрат.

— Пусть у меня живет, — предложил Тимофей. — Изба большая, а населения — я да мать. Но дело не в том. Главное, земли ему не дадут. А что без своей земли делать? В работники, известно, никто из богатых не возьмет…

Мужики подошли к тому, куда их с самого начала вел Павел Сидорович. Сейчас они должны или пойти дальше, или все, о чем раньше судили-рядили — пустые разговоры, не стоящие ломаного гроша. Подсказать? Нет, пусть сами…

— Вот жизня, черт возьми! — чертыхнулся Клим. — Со всех сторон наш брат зажатый… Постойте, а почему они должны землю распределять? У нас же Совет будет!

«Молодец все-таки Клим!» — мысленно похвалил его Павел Сидорович, вслух сказал:

— Но Совета у нас нет пока что. Сами решили обождать.

— Ждать, выходит, некогда! Что молчите, мужики? — Клим обвел всех единственным глазом. — Или пусть Семкина жизнь пропадает?

— Чего ждать? — спросил Тимофей. — Ты как, Терентий Федорович, все еще опасаешься?

— Опасаюсь… — признался Тереха. — Но раз такое дело, пусть будет и у нас Совет.

— В писании сказано: нет власти, аще не от бога, — провозгласил Никанор. — Раз господь допускает, чтобы Советы были, значит, и он за них.

— За них, за них, — засмеялся Тимофей, поднял палец к потолку: — Там тоже революцпя.

Засмеялись и мужики, негромко, сдержанно.

Вернулся Захар из улуса домой, послушал разговоры мужиков и дал себе слово не ввязываться в затею Клима Перепелки и учителя. Он даже не собирался идти на сход. Сидел у окна, смотрел, как люди один по одному тянулись к сборне. Первым прошли Клим Перепелка, Тимоха Носков и хромой учитель. Клим заметил Захара в окне и отвернулся. Накануне он был у Захара. Курил, рассказывал новости. Под конец радостно сообщил:

— А мы порешили выдвинуть тебя в Совет. Фронтовик, свой брат — зипунник, таким и нужно нонешную власть отдать.

— Да вы что, очумели? — рассердился Захар. — Мне ваш Совет нужен как собаке палка! Еще, может, что придумаешь?

— Вот то раз! Ему люди доверие выказывают, а он брыкается. Тяжелый ты елемент, Захар, тяжелый и отсталый. Не пойму, какой ты человек. Вроде наш, свойский, а присмотришься… — не досказав, Клим ушел, не простившись.

А теперь вот нарочно отвернулся. Ну и пусть. У каждого своя голова на плечах. Начхать на Клима и на ихнюю власть. Скорей бы весна пришла. Артемка пришлет, наверно, деньжонок. На двух конях десятину-другую целины разодрать можно. Просо на целине родится хорошее. Оно, говорят, в цене сейчас. Смотришь, зайдет рубль за рубль. Много ли нужно троим-то. Это у Клима семьища в избу не вмещается. Ребятишек-погодков целая орава, все мал мала меньше, попробуй прокорми-ка. С ног сбиться можно.

Захар сидел у окна, пока улица не опустела, потом прилег отдохнуть. Руки положил под голову, ноги — на спинку деревянной кровати. Над кроватью, под потолком, — некрашеные доски полатей. Доски ссохлись, потрескались, почернели. «Надо постругать и покрасить», — подумал Захар.

Из черной щели выполз бронзовый таракан, поводил длинными усами и побежал вдоль доски.

Говорят, тараканы к богатству, к деньгам. Их в доме у Захара полно в каждой щели, ночью, едва погаснет свет, начинают шуршать. Тараканов много, а богатство все не приходит, проплывает где-то стороной. Перед войной сколотились кое-какие деньжата, а уехал воевать — все пошло прахом, кошелек опустел. Да что с нее возьмешь, с Варвары? Баба… Недаром говорят: что мужик возом ни навозит, то баба рукавом растрясет. Если же подойти к этому с рассуждением, получится, что не она виновата, а война. Не пришлось бы тянуть солдатскую лямку, глядишь, во дворе три-четыре добрых коня уже было бы, а может, и дом новый, в этом-то долго не наживешь, нижние бревна совсем сгнили. Ну, да ничего! Артемка деньжонок пошлет, да урожай, бог даст, добрый уродится — дела пойдут. А как война не остановится да с Советами толку не будет, тогда хоть волком вой. Что решат все-таки на сходе? Мужики, наверно, перечить будут. Старая-то власть была привычная. А согнали царя, и пошло, не разбери-поймешь — тут и комитеты, тут и Советы, все командуют, а власти-то настоящей нету.

Захар поднялся.

— Варвара, я пойду, однако, на сходку.

Большая изба была набита народом. Люди сидели на подоконниках, стояли между рядами скамеек. Захар попробовал протиснуться вперед, но на него зашикали, задергали за полы зипуна. Пришлось стать у косяка.

— …Обчество, я так кумекаю, должно понять само, что ни к чему нам эти Советы. Ну, сами посудите. Был раньше староста. Так он ли правил делами, мужики? — На помосте стоял Лука Осипович, красный, потный, гневный. — Не староста, а старики, самые уважаемые люди дела вершили. Они и веру блюли, и устои нашей жизни оберегали, и в обиду пришлым народ не давали… А кто Совет выдумал? Безбожники, слуги дьявола. А кого в Совет продвигают? Самых немудрящих мужичишек. Они же со своим хозяйством — поросенком да тремя курицами — управиться не умеют. Нельзя им власть доверять, мужики! — Лука Осипович ткнул пальцем в сторону Клима и неторопливо, осанисто подняв голову, сошел с помоста.