Юрий Слезкин - Брусилов

Он не стал сетовать на создавшиеся для армии, по вине главнокомандующего, тяжкие условия. Он не ссылался на свою правоту, даже не сообщил подробностей прорыва 12-го корпуса. Его обращение к начальнику штаба фронта звучало коротко: «Надо выходить из положения, Михаил Васильевич».

И Алексеев понял командующего армией. Он знал, что если Брусилов говорит, что «надо выходить из положения», то, значит, время не терпит и положение труднее трудного. Алексеев и без напоминания чувствовал свою вину: он не сомневался и раньше в правоте Брусилова. Он не одобрял распоряжений Иванова, но по слабости характера и по давней привычке подчиняться подписался под ними.

— Вы совершенно правы, — ответил он Брусилову. — Надо спасать положение. Я доложу обо всем Николаю Иудовичу. Третью армию мы отведем от Кракова… Действуйте сообразно вашему плану…

— Наконец-то!

Брусилов прищурил свои большие светлые глаза, затуманенные усталостью. Он сидел за столом над картой, подперев тонкими пальцами высокий лоб, как сидит Шахматист, обдумывая игру. Решать надо точно и быстро. За его спиною переминался адъютант. Начальник оперативного отдела вторично напоминал, что пора ехать. Шоссе в ужасном состоянии, передвигаться в автомобиле невозможно, дорога от Кросно на Ржешув открыта для противника. Кавалерийская дивизия, вызванная для заслона, еще не прибыла. Между командующим армией и наступающими австрийцами преград не существует…

Генерал поднял голову. Взгляд его снова ясен и тверд. На губах мягкая улыбка.

— Попасть в плен я бы не хотел, само собою… Но меня тревожит участь двенадцатого корпуса… Командир доносит, что у него нет сведений о двенадцатой Сибирской дивизии, отступившей на Риманов. Терять управление армией в такую минуту нельзя. Мы останемся до утра здесь. До утра мы закончим переговоры. Утром я сам поеду к двенадцатому корпусу. — И, склонясь над картой, добавил, не оборачиваясь: — Я командовал им еще в мирное время… А его двенадцатую пехотную дивизию знаю с турецкой кампании. Молодцы! Молодым офицером мне пришлось воевать с ними плечо к плечу… И тогда, и в начале этой кампании дивизия показала отличные боевые качества… Теперь я ею недоволен…

Он смолк надолго, погруженный в работу.

Кто-то за его спиной открывал и закрывал двери, сквознячок похаживал по комнате, шуршал обоями, обдувал затылок. Стучал телеграф, начальник оперативного отдела вполголоса передавал распоряжения. Другой голос, более молодой, с трудом сдерживающий тревогу, отвечал:

— Но у нас всего лишь конвойная сотня и штабная рота охраны. Ведь это же на смех! Ведь если австрийская конница разнюхает, — командующий станет ее добычей…

Брусилов улыбнулся. Он слышал все, но это не мешало его работе. В далекие времена, в Кутаисе, мальчишкой, он так же всегда на юру и всегда в какой-нибудь самой неудобной позе готовил уроки. Привычки остаются… Увеличивается только чувство ответственности.

Брусилов встал. Он худ, по-кавалерийски чуть сутулится, в движениях легок, как птица в полете.

Приказы идут по проводам: кавалерийской дивизии форсированным маршем перейти на дорогу к Кросно — Ржешув, связать 12-й корпус с 24-м.

24-му корпусу перестроить фронт с запада на юг.

8-му корпусу форсированным маршем выйти через Тухов и Пильзно — Дембицу на дорогу Ржешув — Кросно в резерв командующего.

12-му корпусу в составе трех дивизий пехоты и одной дивизии конницы удерживать фланговую позицию на восток до Кросно — Риманов, прикрывая Перемышль.

От Радко-Дмитриева получен ответ: «По приказу главнокомандующего 3-я армия начинает отход от Кракова и ее 10-й корпус повертывает фронт на юг, западнее 24-го корпуса».

Все. Ход сделан. Корпуса и дивизии не деревянные пешки — это люди, тысячи людей. Их нужно видеть, их нужно слышать, с ними нужно говорить.

— Кажется, уже светает, Василий Николаевич, — произносит вслух Брусилов.

— Точно так, ваше высокопревосходительство. Уже семь часов. Вы не изволили ложиться… прикажете приготовить постель?

Брусилов смотрит на своего адъютанта. У адъютанта заспанный вид. Он сластена, бабник, успел уже отрастить животик в свои двадцать пять лет, но все-таки он дельный малый и не трус.

— Ты хочешь, чтобы твой командующий был схвачен австрийцами в кровати? Голеньким!

— Боже упаси, Алексей Алексеевич, — подхватывает шутку адъютант и ловит еще не произнесенное распоряжение: — Выслать вперед полсотню конвоя — направление Ржешув. Седлать коня вашему высокопревосходительству!

Отдыхал Алексей Алексеевич всего лучше на коне. Он был первоклассным кавалеристом. Сливаясь с конем в легком и свободном движении, он испытывал радость обновленного ощущения себя, своего тела.

Глядя на него в эти минуты, нельзя было не залюбоваться им и не поразиться его молодости. И Василий Николаевич, припрыгивая на своем коне, вслед за командующим, не только любовался им, но и завидовал ему.

Откуда берется у этого шестидесятилетнего старика такая неиссякаемая энергия и прыть?

Василий Николаевич Саенко родился и рос в военной семье, среди военных. Он окончил корпус, кавалерийское училище, служил в полку, хорошо шел по службе и в свои двадцать пять лот был уже откомандирован старшим адъютантом к командующему. Саенко не позволил бы себе замарать честь мундира, презирал трусость и двоедушие, а еще более не любил «всяких политиков-молитиков». Но видеть свое призвание только в военном деле — он считал «плохим тоном». Для него офицерство было службой, и продвижение по этой службе — вопросом самолюбия.

Саенко уважал своего командующего, любовался его военной выправкой и завидовал его моложавости, но не тому творческому горению, которое делало шестидесятилетнего генерала молодым.

Саенко был неглуп, легко разбирался в окружающей обстановке и здраво судил о ней. Через его руки, в его дежурства, прошла не одна телеграмма, которыми обменивались Брусилов с командующим фронтом и ставкой. Он знал, в какое тяжелое положение ставили 8-ю армию директивы Иванова, был свидетелем возмущения Брусилова преступным небрежением интендантства к снабжению зимней одеждой истрепанной в боях армии, видел, как болезненно воспринимает Алексей Алексеевич халатное отношение к пополнениям. Новички — солдаты и офицеры — приходили в части неподготовленными и в недостаточном количестве. Унтер-офицеры, которых в запасе было много, не были взяты в свое время на особый учет, и теперь их не стало… Рядовые не знали рассыпного строя, даже не умели заряжать винтовки… Обо всем этом знал Саенко и вместе с другими штабными адъютантами не раз обсуждал «безобразия, чинимые штабом фронта». Он, как и другие его сослуживцы, считал главнокомандующего Южным фронтом бездарностью, и к тому же злостной бездарностью, — человеком, завидующим успехам Брусилова. Они все желали Иванову провала и неудач, а выходило так, что успех сопутствовал его армиям, и создавал ему успех тот, кого комфронта всего более не жаловал, — Брусилов.