Юрий Слезкин - Брусилов

«Однако же недаром приезжал Хвостов, — обнадеживающе подумал Игорь. — Все идет своим порядком. Терпение!»

Он опять зашагал к Загородному. Пальцы невольно нащупали в кармане боевой кольт. Он показался теплым, гладким, живым существом, которое не выдаст в нужную минуту.

Скорее бы все кончилось!

Кто-то неслышно придвинулся к Игорю, проговорил хриплым сдавленным голосом:

— Разрешите прикурить.

Игорь невольно достал коробок, чиркнул спичкой. Желтая мгновенная вспышка осветила усатую физиономию с красным носом и пышными усами. Это была типичная жандармская физиономия, осененная широкой фетровой шляпой.

Только сейчас Игорь понял, зачем нужно было этому типу попросить огня. Пусть! Черт с ними! Он не собирается скрывать свои намерения…

У фонаря на углу Загородного Игорь снова посмотрел на часы. Было без семнадцати минут два. Никакой театр не мог задержать компанию так поздно… Очевидно, мерзавец поехал еще куда-нибудь. Но Игорь решил ждать до утра. Этой ночью все должно кончиться.

Опять какой-то субъект вынырнул из тьмы.

— Разрешите узнать, господин офицер, который час?

— Убирайтесь к черту!

Старец не приехал к Снарскому. Предприятие Манусевича в той версии, в какой оно было доложено Хвостову и рассказано Игорю, провалилось. Но зато блестяще удалось в другом варианте — так, как оно и было задумано хитроумным Иваном Федоровичем. Он предоставил филерам Константина Никаноровича сторожить подъезд дома, где жил Снарский, сколько им заблагорассудится. Он поручил одному из них установить личность брата товарища министра, присоединившегося добровольно к терпеливым сторожам Казачьего переулка. С веселыми добавлениями, с прибауточками он сообщил Распутину, как предполагает избить его министр Хвостов и как преданно охраняет его осведомленный об этом гнусном намерении товарищ министра Смолич.

Наутро начальник охранки Комиссаров доложил министру Хвостову, что всю ночь квартира Снарского была погружена во мрак и никакой оргии не состоялось. Запрошенный по сему случаю журналист Михаил Снарский сообщил, что Распутин в тот вечер был крайне занят делами и выезжал в Царское Село.

Вскоре, однако, министру удалось установить истину. Он узнал, что в ту ночь Распутин, Снарский, Манусевич-Мануйлов и Лерма с хором цыган весело прокучивали выданный на «оргию» аванс в отдельном кабинете Палас-театра.

Проснулся Игорь в два часа дня с мучительным сознанием, что его жестоко одурачили. Манусевич разыграл его, как последнего дурака. Пристав, явившийся на вызов охранника в Казачий переулок, потребовал у его благородия документы и, конечно, доложит о случившемся Константину Никаноровичу.

В три часа Игорь, узнав номер телефона, звонил Любе Потаниной.

Сначала к трубке подошел швейцар, потом Игорь слышал, как швейцар крикнул: «Барышню Любу к телефону», слышал, как по ступенькам застучали каблучки, как девичий голос зазвенел: «Кто спрашивает?»

— Говорит Игорь Никанорович Смолич, тот офицер… Это вы, Любовь Прокофьевна?

Что-то зашуршало в мембране и после безмерно долгого молчания донесся едва слышно все тот же знакомый и вместе чужой голос:

— Нет… ее нет дома…

И аппарат выключили.

Игорь остался стоять перед телефоном. Он не повесил трубку на рычаг, а просто выпустил ее из рук. Трубка, повисла на зеленом шнуре и долго качалась вдоль стены из стороны в сторону.

Вечером, получив все нужные справки и документы в управлении Генерального штаба, Игорь был у Мархлевского.

Он сидел в маленькой квартирке капитана среди множества книг, расставленных по полкам вдоль стен, и пил кофе, приготовленный матерью Мархлевского. Кофе был чудесный, но Игорь сознавал только, что он очень горячий и что его нужно пить медленными глотками. Мархлевский радушно улыбался. У него оказались чудесные серые глаза.

— Итак, вы мне все-таки не сказали, зачем вам понадобилось возвращение на фронт? — спрашивал капитан, сочувственно глядя на своего нежданного гостя.

— И вы все это прочли? — не отвечая на вопрос, глядя на ряды книг, спрашивал Игорь.

— Читать нужно мало, но с выбором, — тоже не отвечая прямо, сказал Мархлевский.

Так они беседовали, вполне удовлетворенные обществом друг друга. В комнатах было тепло и уютно, всюду чувствовалась заботливая рука хозяйки.

— Нет, какой же я революционер, — говорил Мархлевский, неопределенно улыбаясь. — Вот был у меня в полку очень интересный человек, настоящий революционер… Его ранили, с тех пор его не видел… Я завидую таким людям…

— Самое трудное на фронте — это бездействие, ожидание, — перебивая собеседника, говорил Игорь.

И внезапно, очень жестко и серьезно, сжав брови:

— Самое главное — враг наверху. Этого нельзя перенести, с этим надо покончить. Прежде всего. Да, прежде всего!

Через час Мархлевский проводил Игоря в переднюю. Когда гость опоясался ремнями, подтянул кобуру, привесил шашку с красной ленточкой, хозяин подал правую руку для пожатия, а левой быстро притянул к себе за шею Игоря. Они братски поцеловались, не сказав друг другу на прощание ни слова.

Мархлевский так и не узнал, зачем посетил его этот замкнутый в себе гвардейский поручик с печальными детскими губами. Вряд ли знал и сам Игорь, что именно толкнуло его к Мархлевскому.

Брусилов лежит на походной койке. Сон не смыкает глаз, они пристально устремлены в непроницаемый мрак. Слух напряжен, до него доносится каждый звук — скрипы, осторожные шаги дежурных, падение дождевых капель за стеною… Если бы не ночь, не звание, не почтенные годы, обязывающие его вести себя степенно, он вскочил бы на коня и ускакал бы в поле… Но надо лежать. Пусть думают, что он спит.

При свете можно было бы увидеть под распахнутым воротом полотняной ночной сорочки худобу его тела, острые ключицы, костистые предплечья, впалую, с седыми волосами грудь… Ему шестьдесят два года. Он родился в тяжелую годину обороны Севастополя. И не однажды после над его головою полыхало боевое зарево.

Прожита большая жизнь. Иные в его годы могут подводить итоги и со спокойной совестью уйти на покой. А ему все кажется, что вот только теперь начинается самое главное, ради чего стоило жить.

Большая жизнь… На сторонний взгляд вполне благополучная, гладкая жизнь. Удачная военная карьера, крепкое здоровье, любовь жены, комфорт и уважение и, наконец, — нечего скромничать, — заслуженные боевые успехи.

Что еще нужно для счастья?

Но его не любит царь, подозревает в чем-то царица, его сторонятся соратники — высший генералитет, чины ставки, с ним преувеличенно вежливы сановники и отчужденно любезны большие барыни, как вежливы и любезны только с человеком чужой среды. Почему?